Приехал под вечер, не встречен никем и не узнан.
Меня не ждала, но в ответ улыбнулась учтиво.
Из толщи небесной, дрожа, поднимались медузы
Холодного света, покорные силе прилива.
Ты имя своё обронила – но я не запомнил.
Оно – сердоликовым камушком – кануло в осень.
Зачем имена? Вереница гостиничных комнат
Кончается дверью с плашмя опрокинутым «восемь».
На стёклах и стенах, смолкая, звенели мониста
Из медных монет отражённого позднего солнца.
Меня провела аккуратно – бродягу-туриста –
По скверам и улицам, названным в честь незнакомцев.
В прокуренном баре – ореховый Palo Cortado,
Смеющийся призрак испанского давнего лета.
… Зрачки расширялись и звали – решиться и падать,
Сквозь кожицу дна – мотыльком – пробиваясь к рассвету,
Пульсировать – сделаться сердцем тугой паутины…
Предсонье смягчило удар колокольного «поздно».
Под утро растрёпанный ветер метлой тополиной
В холщовое облако мёл облетевшие звёзды.
Пустой потолок. Воскресенье. Расплата – в двенадцать.
Где дом твой – не знаю. Где мой – позабыл и не важно.
Мне некуда ехать, и незачем здесь оставаться.
Прощаясь, протянет ладонью, широкой и влажной,
Твой город – вокзальную площадь. Но я не замечу.
Есть рельсы, но в кассе закончились утром билеты.
…Никем не опознан, приеду – должно быть, под вечер.
На шёпотом: «где я?» - откликнется колокол: «где-то».