Игорь Караулов
Специальная операция, которая назревала восемь лет, о вероятности которой говорили несколько последних месяцев, всё же застала нашу страну врасплох. Поэты здесь не исключение. Эти тонкие чувствилища мироздания, способные расслышать дрожь земли, не смогли предвидеть дня и часа. Возможно, и не захотели, просто очень сильно надеялись на лучшее. Ещё за день до события они занимались обычными делами. Обсуждали верлибр и феминитивы. Считали лайки под своими стихами в Facebook. Радовались публикациям в толстых журналах, хвалились рецензиями на недавно вышедшие книжки.
Спецоперация опрокинула размеренную жизнь поэтического сообщества, его творческую рутину. Она поставила перед ним огромные, невиданные вопросы времени. На эти вопросы поэты были вынуждены реагировать. Молчание – тоже реакция, но сакраментальное «когда стреляют пушки, музы молчат» не вполне точно описывает происходящее. Одни поэты действительно замолчали, погрузились в мучительный ступор, другие же стали лихорадочно сочинять тексты на злобу дня. Подборки свежих стихотворений на актуальную тему уже публикуются (например, на портале Prosodia), но я бы не сказал, что среди них есть шедевры. Эта оценка не зависит от того, какую сторону выбрал автор. Всё-таки подлинное осмысление требует времени. Поэты же иной раз так торопятся, что становятся жертвой фальшивок; так, Дмитрий Быков создал стихотворное полотно о подвиге украинских пограничников острова Змеиный, которые нецензурно послали российский военный корабль и погибли, однако вскоре выяснилось, что все они благополучно сдались в плен, пока Дмитрий Львович отплясывал бодрым анапестом на их воображаемых могилах.
Но чисто поэтическую реакцию на события заслонила реакция политическая. Разделение сообщества на «ватников» и «укропов» в основном произошло ещё в 2014 году. Уже тогда были порваны или ослаблены многие человеческие связи. Нынешние события привели к окончательному расколу, к бесповоротному разрыву всех отношений, которые ещё существовали поверх политических барьеров. В условиях тотальной поляризации стали появляться открытые коллективные письма, оформившие новую «партийность в литературе».
Так, в «Литературной газете» было опубликовано обращение писателей России, в котором говорилось следующее: «Мы хотим, чтобы Украина была суверенной и дружественной, процветающей и свободной. Но не хотим, чтобы ею правили нацисты. Вот поэтому с горечью, но и с надеждой смотрим мы, писатели, на вынужденные действия российской армии».
Противоположную позицию выразили Дмитрий Кузьмин и присоединившиеся к нему поэты. Они подписали два письма – «К нашим украинским коллегам» и «К нашим читателям». В первом сказано: «Российский народ терпит сегодня самое страшное поражение к своей истории – и нам предстоит разделить историческую ответственность за него. Мы не спасли вас – и это невыносимый долг, который останется за нами навсегда. Всем сердцем мы желаем вашей победы». Второе завершается так: «Читайте украинскую поэзию. Сегодня её голос – самый главный в поэтическом мире. Потому что Украина сегодня – главное место на земле». Примечательно, что под обоими проукраинскими обращениям опубликован только список подписантов, проживающих за пределами России. Более сорока российских подписантов предпочли скрыть свои фамилии – и это печальная примета наступившей эпохи.
Не все поэты наблюдают за происходящим со стороны. Боевые действия непосредственно вошли в жизнь некоторых поэтов. Анна Долгарева и Семён Пегов отправились на фронт военкорами. Ирина Евса наблюдала за разрушением своего родного Харькова, а потом с большим трудом эвакуировалась в Германию. Александр Моцар, живущий в посёлке Буча под Киевом, оказался в центре боёв. Ещё один ведущий русский поэт, Александр Кабанов, находится в полуосажденном Киеве и всячески поддерживает Украину.
Происходящие события нанесли массированный бомбовый удар по объектам инфраструктуры поэтического сообщества. Случилась повальная отмена поэтических вечеров, концертов и фестивалей. Дело не только в том, что многие поэты уже не представляют себе совместное нахождение на одних и тех же площадках из-за политических расхождений, хотя это тоже имеет значение. Однако главное в том, что у поэтов пропал аппетит к чтению стихов. Хотя бы потому что весь корпус написанного теперь подлежит переоценке. Да и вообще вечера поэзии становятся неуместными, когда гибнут люди и множится человеческое горе. Я помню один поэтический вечер в день штурма школы в Беслане в 2004 году. Поэты были хорошие, стихи читались хорошие, но слушал я с трудом – настолько читаемое было несоизмеримым с только что случившейся трагедией. А сегодня у нас каждый день как Беслан.
Отменяются традиционные фестивали, в том числе потому, что в стране вдруг стало гораздо меньше денег. Не будет фестиваля в Чебоксарах, ещё раньше стало известно, что не будет фестиваля «КУБ» в Красноярске. Видимо, этот печальный список продолжится. Непонятно, что будет с премиями. В условиях тотального разрыва международных связей – сохранится ли премия «Лицей», которую финансируют южнокорейцы? Найдутся ли у спонсоров деньги на премию «Поэзия»? Как расколотый мир столичных поэтов будет судить премию «Московский счёт»?
Будем надеяться, что традиционные толстые журналы выживут благодаря государственной поддержке. А вот у сетевых изданий могут возникать неожиданные проблемы; так, интернет-журнал «Артикуляция» сообщил о приостановке выхода, поскольку ему отказали в хостинге.
Наконец, была заблокирована социальная сеть Facebook, вокруг которой в последнее десятилетие во многом было структурировано поэтическое сообщество. (Например, Григорьевская поэтическая премия в последние годы не вела свой сайт, полагаясь почти исключительно на ресурсы Facebook.) В результате авторы могут просто потерять связь друг с другом.
В целом можно сказать, что с первыми залпами ракет и артиллерии хрупкая скорлупка поэтического сообщества треснула и разлетелась на осколки. А ведь в этой скорлупке было очень комфортно. Например, можно было не думать о читателе, ведь поэтов много и они могли играть роль читателей друг для друга. Можно было плодить и поддерживать фиктивные, ничем не обеспеченные репутации. Можно было играть в «легитимацию»; каждый мог воображать свою собственную группировку центром литературного мироздания.
Теперь всё это обесценилось. Публикация/непубликация в самодельном журнале, приглашение/неприглашение на фестиваль, включение/невключение в обзор книжных новинок – всё это теперь ничего не стоит и ничего не значит. Исчез тот тепличный контекст, в котором создавались эти литературные факты. А вне контекста становится непонятно: о чём это, зачем это?
В жизнь поэтов ворвался суровый, холодный, но вместе с тем свежий ветер. Ещё вчера все были вместе, а сегодня каждый остался сам по себе, наедине со своими читателями – у кого они есть. И доказывать свою состоятельность каждому теперь придётся заново, применительно к новым вопросам времени, а не перед рафинированными критиками или идеологически заряженными литературными политиками. Это задача непростая, но кто с ней справится, тот, возможно, обретёт чаемое бессмертие.