Саша Пушкин страдал.
Девятую болдинскую осень он ждал вдохновения, которое почему-то не приходило. Было бы много проще, если бы Саша знал, как оно выглядит. Может быть, вдохновение прилетит как петух и клюнет в темечко: клюк – и шедевр готов? Маловероятно. Зеленохвостый Петька уже проделывал этот трюк с маленьким Сашей, безрезультатно. Саша вздыхал и горестно смотрел в синее болдинское небо. Мимо пролетало много чего – паутинки с отважными летчиками-паучками, желтенькие листочки с вековых лип, журавли с рвущим душу «курлы-курлы». «Какой-нибудь бы знак, - думал Пушкин, - чтобы понять: пора, брат, пора!» Пару раз знаки – птичьи признательности – были, но все опять не в тему.
А писать было надо. Сашина учительница, Арина Родионовна, не раз говаривала: «Эх, Пушкин! С твоими-то паспортными данными литературой надо больше интересоваться. Фамилию позоришь!» И вздыхала. Вздыхал и маленький Саша.
Лет в шесть он написал одно произведение, вызвавшее горячие споры взрослых – гений он или нет?
«Села муха на варенье – и прилипла в сё мгновенье!» - с гордостью декламировал поэт свои пока еще не бессмертные строки. Половина родственников была убеждена, что строки эти – сама жизнь и сермяжная правда. Вторая половина сопротивлялась, в качестве доказательства приводила редкое слово «сё»: «И сё это такое?» - ехидно вопрошали двоюродные дяди-тети.
Сашу и самого немного смущало это сермяжное «сё». Сливаясь с предлогом «в», оно порождало новое слово, которое несколько искажало смысл стихотворения. Но при удачной декламации этой оплошности можно было избежать, а декламировать Пушкин умел. И любил. Голос у него звенел на всю пушкинскую усадьбу – и тогда затихали, прислушиваясь, и друзья, и недруги.
Недругов, правда, было с гулькин нос. Гришка, соседский мальчишка, сын зубного врача. «Дантиста!» - для пущей важности уточнял вредный мальчишка. Слово это в Болдино не прижилось, видоизменилось в «дантеса», а сам Гришка – в Жорку Дантеса.
Все настоящие поэты по жизни страдали, это Саша твердо вынес с уроков литературы все той же Арины Родионовны. Нет лишений – нет стихов. Не им, Пушкиным, это правило писано, потому и спорить не следовало. С лишениями, правда, была беда. Саше хватало всего – и любви, и дружбы, и еды-питья как без этого. Другой бы махнул рукой на свою поэтическую будущность, а Саша – не лыком шит. Заметил однажды, до чего сини и пронзительны глаза Наташки Гончаровой – и влюбился. И страдания сразу появились, и лишения. Оказалось, что и Жорик тайно вздыхает по голенастой девчонке. Благородная Сашина кровь немедленно взыграла, требуя дуэли.
- Эй, Дантес, - грубовато начал Саша. – Ты чего возле Наташкиных ворот отираешься? Влюбился что ли?
Жорка густо покраснел и сплюнул:
- Еще чего!
Плевок попал Саше на ногу. Это был вызов. Секунду спустя улица огласилась диким воем. «Смешались в кучу кони, люди и залпы тысячи орудий», - удачно и к месту вспомнил городской мальчишка, приехавший погостить к бабке. Мишка, кажется.
За разорванную рубашку Саше крепко досталось от маменьки – «Как ты себя ведешь, Александр! Не маленький ведь, от людей стыдно!», но дело того стоило – Саша страдал два дня, пока не зажил синяк под глазом. В голове проносились легкие поэтические строки, прекрасные и неуловимые, а не пойман, как известно, не вор. Или не стих.
На третий день Саша залез на историческую липу в поисках все того же вдохновения. Поерзал, устраиваясь в толстых ветвях. Дунул на желтый прозрачный лист – тот не удержался на тонком черенке и плавно заскользил по воздуху, совершая свой последний полёт. Стало отчего-то грустно. Некстати вспомнилась Наташка. Саша вздохнул, закрыл глаза и прислушался…
…Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…
Завораживающие строки неведомого стихотворения возникли сами по себе, из ниоткуда. Они летели, растворяясь в прозрачном болдинском воздухе, вместе с осенними листьями, паутинками и журавлями. Саша замер. «Неужели, свершилось? – дрожа, думал он. – Мой стих? Но как же? Я и слов-то таких не знаю, хм…»
Раздался восхищенный женский «ах!» Саша осторожно посмотрел вниз. Какой-то неизвестный мужчина читал светловолосой неизвестной женщине восхитительные стихи.
- Прошу прощения, - вежливо кашлянул Пушкин. – Это вы сейчас чьи стихи читали?
Мужчина улыбнулся:
- Пушкина, конечно.
Еще не веря в свершившееся, поэт уточнил:
- Это которого? Александра?
- Его, его, - подмигнул мужчина.- Александра Сергеевича.
«Не Сергеевича, а Петровича!» - мысленно поправил Саша, торжествующе улыбаясь.
