Лана не любила осень. Вернее не всю осень, а долгие осенние ночи, когда на яркий и распахнутый мир осенней природы обрушивалась чёрная, как смоль, темнота. Ночь наваливалась всем телом, поглощая все краски, и хоронила их в себе, как в могиле. И из этой темноты веяло тоской, холодом и сыростью. «Вот было бы как летом, – думала тогда Лана, – чтобы день такой красочный и нарядный длился долго-предолго, а ночь, если уж без неё никак нельзя, была короткой – часа четыре». Особенно тоскливо ей было, когда на их стороне улицы отключали электричество, и все дома по эту сторону вместе с её домом погружались в темноту. Тогда только фонарь с противоположной стороны, заглядывая в окно, слабо освещал её комнату.
          Отключение света было частым, и Лана приспособилась жить с этим неудобством. Она купила электрический фонарик. Ставила его на письменный стол, который стоял у окна, и вот так с фонарём за окном и фонариком могла читать. Но однажды, когда она так проводила вечер за столом, пришла в голову фраза: «А осень смеялась всеми цветами радуги».
          «К чему это?» – подумала Лана. Она погасила фонарик и посмотрела на фонарь за окном. Он, склонив голову, смотрел на неё сквозь ветки и как будто хотел что-то ей рассказать. И тут у Ланы в сознании появилась картинка: яркая праздничная осень в виде барыни-сударыни в цветастом платке – весёлая и нарядная – кружится в танце, и листья вокруг неё закручиваются, а те, которые решили упасть, подхватываются ветром от её сарафана и кружатся вместе с ней. Картинка была настолько яркой, что Лане захотелось о ней рассказать. Она взяла лист бумаги и, торопясь, начала описывать увиденное. Когда остановилась, то была удивлена: весь лист был исписан её быстрым почерком. Ошибки, описки и знаки не проверяла – темно, да и не до того было. Спешила и писала как во сне.
          В доме было, как всегда, темно, но что-то совершенно точно изменилось. Темнота стала не такой гнетущей. А фонарь за окном – не просто фонарём, а добрым сказочником, который, освещая бумагу, направляет её мысли в нужное русло и будто рассказывает то, что невозможно увидеть при свете дня. У Ланы словно появилось другое зрение, иное видение. Фонарь-то знал, что это чудо называется воображением. Просто у Ланы оно спало до поры до времени и вдруг неожиданно проснулось. То ли сама созрела, то ли ветка за окном от ветра качнулась и разбудила его – кто знает? Но только теперь Лана не скучала вечерами. Она торопилась к столу, к своему фонарю, к бумаге с ручкой и ждала, когда придёт то самое состояние – то чудо с яркими красками и образами – и заставит схватиться за перо.
          Она стала писать. Знакомые удивлялись: «Откуда что взялось?» Никто и не подозревал, что виной всему банальное отключение света и подслеповатый фонарь за окном. А ещё – та радость, с которой Лана шла по жизни и её желание сделать жизнь ещё прекрасней и нарядней. Её светлая сущность просто не могла смириться с этой осенней темнотой и тоской. Душа воспротивилась такой несправедливости и потребовала раскрасить эти чёрные осенние полотна яркими сказочными картинами.
          И получилось удивительно: самые светлые и радостные сказки и рассказы у Ланы рождались именно в это время года. Никто не знал, почему. Секрет был известен только фонарю за окном да электрическому фонарику, который за ненадобностью был выставлен в коридор, где светил по необходимости и тоже приносил по своим возможностям пользу.