Беатрис сидела на пустынном берегу, смотрела, как яркие птицы проносятся над водой, и поглаживала смешного пучеглазого лемура, свернувшегося у неё на коленях.
Здесь, на этой планете никогда не бывает слишком жарко или чересчур холодно, не бывает ни тёмных ночей, ни яркого света в полдень. Здесь всегда закат. Он бывает бордовым, как глаза унгула, бывает нежно-розовым, как перья фламинго, а иногда, когда свет как-то по-особенному преломляется, отражаясь от соседних планет, всё небо становится ванильно-янтарного цвета, словно чай, который Беатрис пила между ленчем и обедом.
И все семнадцать лун причудливыми узорами выстраиваются над горизонтом, всякий раз рисуя новые картины.

Однажды, проснувшись, Беатрис задумалась: "Почему я так часто вижу этот сон? И ничего не меняется: зверьки, птицы, даже оттенки..." Это определенно какой-то знак!
Морфей уносил ее на неизвестную планету с непонятной настойчивостью. Девочка никогда и никому не рассказывала о своем дивном сне, а, на вопрос, как она спала, отвечала "хорошо". И мечтала о дне, когда поймет, наконец, к чему ей это снится.
Она встала с кровати и, слегка касаясь предметов, населяющих ее комнату, прошла в ванную. Привычные движения руки с зубной щеткой позволяли размышлять: "Интересно: я знаю, как выглядит фламинго или лемур, но откуда появился унгул? И почему он бордовый? Или луны… Каждый раз пересчитываю, хотя знаю, что их семнадцать. Чудно!"
К завтраку обычно появлялась только мама, но сегодня она услышала негромкий и спокойный голос отца, такой узнаваемый и родной. Они переговаривались, но, среди звуков расставляемой посуды и легкого шарканья обуви, невозможно было разобрать, о чем. Дверь отворилась, и мама окликнула девочку: "Беатрис, иди к нам".
Стоило ей выйти, все звуки, так четко воспринимаемые детской головкой, внезапно стихли. Тишина тоже была выразительной, но не пугающей, а какой-то торжественной, что ли. И тогда, Беатрис вспомнила и поняла, что сегодня не обычный день, из множества прожитых, а тот самый... Она почувствовала прикосновение: это не был отец, руки которого пахли ароматным табаком; эти тонкие пальцы раньше уже касались ее запястий...
- Ну, что же, милая, – спросил добрый голос, - ты готова?
- Да, - выдохнула Беатрис.
Пальцы теперь колдовали рядом с висками девочки. Почему все так медленно, так нестерпимо медленно. Уже и нет никаких движений, но ничего не происходит... Внезапно, ее щеки что-то коснулось и поползло вниз, еще и еще...
- Открой глаза, милая...
Чернота навалилась давящим комом; казалось она проникает внутрь тела, заполняя каждую его частичку. Беатрис заморгала часто-часто, силясь увидеть хоть что-то. И удивилась, когда внезапно перед ней возник слабо очерченный контур. Темнота отступала, и девочка начала различать детали: это кушетка и стул, а там, вдалеке... Девочка вздрогнула, не веря, что видит... видит плачущую мать и отца, сжимавшего бордовый предмет. Беатрис неуверенно подошла, приблизила его руки к ожившим глазам и прошептала:
- Это ведь ты, унгул...