Девочка в свитере, на подоконнике, слушает заданного Мерканданте:
кисти изящны, кивают поклонники, спорят вальяжные альт и гобой…
А за окном полутьму мерят шагово драпо-суконные арестанты,
между конвойных сугробов сбиваются в плотно-затылочный сумрачный строй.
Девочку в свитере, жёлтом и жёстком, связанном матерью «на отвяжись»
мучают гланды — хлеб ранит бороздно, и несуразная взрослая жизнь.
Мучает мальчик в бомбовых наушниках, не замечающий алую прядь:
он не повёлся, а ей были спущены матерью матерно...
Словом, опять
всюду виновная: бабка «забытая» пенно плевала «вот сдохну во сне»;
и что воняет посуда немытая; в фильмах все бл*ди, и внучка как все.
И никого, кто бы высмотрел в зреющей женщине струн запредельный натяг:
с чёлкой-углом, забиячно алеющей, мается девочка — что с ней не так?
На подоконнике плачет Вирджинией: любит Ичилио — выжить никак.
Ах, Мерканданте, вы, право, всесильны! Как вы искусно в клаксонный бардак
матерной улицы партию верности запеленали.
Но шепчет февраль:
"Знаешь, малышка, бывает «не стерпится».
И, к сожалению, будет «не слюбится».
Кода. В поклоне согнулась печаль.