Когда умается водный скок, а свежий ветер разгонит тучи,
поднимут на борт — кто жив, кто смог не стать "двухсотым" в замесе сучьем.
Спасатель полнит собой эфир: — Эй кэп! Терпите! Валов — без счёта!
девятый — каждый! А всей ухи — лишь ваша лодка в гостях у чёрта.

— Над этим местом бушует шторм, — в предсмертной дрёме хрипит акустик.
Лишь я да он, а вокруг — ничто, оно наверх никого не пустит,
оно даёт через раз дышать, схватив за горло угарной вонью.
Людей и воздух сожрал пожар. Ещё чуть-чуть. Я журнал открою.
Открыл. Акустик не дышит — стих. Счастливчик. Следом и мне пора бы.
Что тут сказал бы старик Шекспир — не знаю, скупо пишу: корабль...
Графит сломался, а чем точить? Кусаю губы, прошу: — Команда!
Для умирания нет причин! Чуть стихнет шторм всё пойдёт — как надо!

Брюхатой Верке пора рожать, а Сашки нет — в кругосветку вышел.
Её, пожалуй, чуть боле жаль, из всех собравшихся.
Тот, что свыше, прекрасно видит армейский храм
и лица женщин, ясна задача: найти, спасти не пустить за край
отцов, мужей — экипаж,
иначе:
несчастной Верке кричмя кричать, и затихать над кроваткой сына;
и убегать на пустой причал, где ветер рвёт с головы косынку.
Но ветер тихнет, он стал что шёлк, на ощупь мокрый, живой и плотный.
и волны, волны и, словно — "щёлк", средь волн — команда подводной лодки.