Моя песня боится начаться.
Неужели я порвал все струны?
Но ведь я их не трогал,
я лишь пытался уничтожить прошлое,
разрывая в клочья черновики беспомощных мечтаний.
Какая же сила заставила меня молчать,
когда уходил от меня мой друг?
И почему до сих пор самая главная песня
никак не вырвется из тесной пещеры
моего окаменевшего голоса?

Тишина - это тот же мрак,
она даже чернее и глуше дождливой осенней ночи.
Безмолвие одиночества -
это комната, где лежит покойник.

Но что же мне делать,
если струна любви,
растянутая до предела,
вдруг лопнула с таким звоном,
что оглушила меня,
и теперь даже крики воронов
кажутся мне шёпотом сухой травы?

О, не покидай меня!
Ты ведь моя любимая музыка!
Вот тебе мои слова -
спаси же их от удушья!
Или ты больше не узнаёшь меня?
Смотри, это я,
скорбящая душа,
твоя чёрная родина.
Только во мне светятся твои слёзы,
и пусть я оглох, но я слышу,
как они капают,
разбиваясь о моё сердце.

Только не молчи!
А если не можешь не молчать,
то делай это так,
чтобы я знал, что ты рядом.
Пусть не суждено мне встретиться с ушедшим другом,
но темнота должна быть звонкой.
Я верю в жизнь после расставания.
Я знаю, что в глухоте разлуки, -
где луна кажется черепом истлевшего счастья,
как будто кто-то вздёрнул на виселицу беспомощную ночь, -
должна воссиять песня,
даже если надежда погибла,
вдребезги разбившись о надгробие радости.