АВТОР: Виктор Евстигнеевич Оборнев



В конце 50-х годов, после окончания лесного техникума, я был направлен на работу в Куйбышевскую область, в Подбельское лесничество. И незамедлительно встал на воинский учёт в объединённый Кинель-Черкасский райвоенкомат. Руководил этим военкоматом майор Казаков с пятью своими помощниками и, несмотря на огромную территорию, всех своих призывников знал в лицо.
Как-то в начале зимы приезжает этот майор в наше лесничество выписать дров для отопления своего учреждения. С широкой улыбкой и словами: « А, призывничок! Ты-то мне выпишешь самые лучшие дрова!» - направился к моему рабочему столу. Сначала я даже опешил: « Что за военный?». А потом вспомнил: «Это же наш военком!» И в унисон ему выпалил: « А мне за это – самую короткую службу!». До сих пор не пойму, как это получилось, ведь особой смелостью в ту пору я не отличался.
В общем, выписал я майору билет на вырубку лесной делянки и вскоре забыл о его визите. И вот в конце июня приходит мне повестка. Особой мечты – где служить? – у меня не было. Но не погрешу против истины, если скажу, что служить тогда хотелось всем, особенно сельским парням. И если кого-то по каким-то причинам не призывали на службу, то это считалось чуть ли не позором! А сокровенной мечтой каждого мальчишки была, конечно же, служба на флоте или в авиации.
Так вот, сажусь я в поезд и еду в Кинель-Черкассы. В поездах того времени проводники раздавали газеты и журналы. Листаю я старенький «Огонёк» и вижу статью о буднях пограничников Дальнего Востока. От нечего делать прочитал её внимательно и подумал: « Вот бы попасть в погранвойска!» С этими мыслями и прибыл в военкомат. И как в воду смотрел. Работает призывная комиссия по набору в погранвойска на Дальний Восток. И срок службы всего два года. Вспомнил-таки наш уговор майор Казаков!
Прошёл я комиссию, уволился с работы и поехал на родину. В повестке значилось явиться на призывной пункт 11 июля.
А 10 июля в самый разгар проводов почтальон приносит телеграмму, подписанную Казаковым: «Прибыть 10 июля в 9 утра для отправки в часть».
Родные в растерянности. Попасть из нашей деревни в Кинель-Черкассы можно было только по железной дороге и прибыть в срок я уже не мог. Поэтому, махнув рукой (откуда только решимость взялась), сказал: «Продолжаем проводы, явлюсь в срок указанный в повестке».
Конечно, тонус проводов резко снизился, но закончились они согласно предусмотренному регламенту. Утром следующего дня явился к месту назначения.

- Где же ты, голубь, был вчера? – такими словами встретил военком, - твоя команда уехала в Сызрань на пересыльный пункт. Вот тебе требование. Садись в ближайший поезд и догоняй! Догонишь – твоё счастье!

Схватил я это требование и снова на вокзал. Сел в первый попавшийся пассажирский поезд и поехал. Впереди была ночь дороги, и я, намаявшись за эти сутки в беготне и переездах, лёг на полку и крепко заснул. Проснулся только в Сызрани.
С превеликим трудом нашёл нужное здание и ринулся в дверь призывной комиссии с тайной надеждой, что ещё успею пройти медицинское обследование. Но мой пыл охладил председатель комиссии:
- Твоя команда уже грузится в вагоны!
- Тогда поеду домой! – выпалил я отрешённо и направился к выходу.
- А вот этого ты не сделаешь! Выйди во двор, освежись и жди! Мы тебя вызовем!
И тут я понял, что власть майора Казакова закончилась, и мне остаётся ждать, чего уготовила мне судьба. Я вышел во двор, сел в тени на травку и разложил свои нехитрые пожитки. Правда, со мной была гармошка, которую я купил на первую свою зарплату. Гармонист был из меня не ахти какой, но, как пелось в одной песне, играл и фокстроты, и вальсы. Сижу я грустненько и пиликаю на гармошке. И вдруг, словно свежий ветер колыхнул летнюю тишь. Это на зелёном дворе пересыльного пункта появилась весёлая и шумная бело-голубая ватага моряков с золотыми надписями на ленточках бескозырок «Северный флот».
Я что было мочи рванул свою трёхрядку и как мог заиграл «Раскинулось море широко». Ко мне подбежал матрос с тремя лычками на погонах и сказал:
- Я тебя забираю в свою команду!
- В какую «свою» команду? – говорю, - меня на флот никто не призывал!
А надо сказать, что был я невысокого роста. Моряков же представлял только большими и крепкими ребятами. И тут – на тебе!
Прошёл я досконально медицинскую комиссию и был признан годным для службы на флоте в условиях Заполярья.
Дорога на север

Итак, судьба сделала в моей жизни очередной ход конём и вместо Дальнего Востока уготовила путь на Север. Под вечер погрузили нас в «телятники» и из Сызрани вдоль Волги поезд пополз на Ульяновск, Зеленодольск, Йошкар-Олу…
Перед Кировом, на станции Котельнич, наш поезд резко повернул на запад. Протащившись, другим словом и не скажешь, по самой лесной глухомани почти целые сутки, он вынырнул на оживлённой железнодорожной магистрали у Вологды. И здесь нам открылся прямой путь на Архангельск, который шёл тоже по лесистой местности.
Сопровождающие нас матросы и офицеры почему-то старательно внушали, что мы едем в Североморск. Географию я и тогда знал неплохо, поэтому думал, что здесь скрывается какой-то подвох. Так оно и вышло.
Мы прибыли в город Северодвинск, расположенный на берегу Белого моря. Разместили нас в старых деревянных, построенных ещё до войны, казармах флотского полуэкипажа для подводников. Здесь жили моряки во время формирования новых экипажей и ремонта своих кораблей.
На другой день начала работу медицинская комиссия по распределению призывников по командам. Кого определили для службы в береговые части, кого в морскую авиацию. Меня направили в плавсостав надводного флота со сроком службы четыре года. Вот такая получилась перспектива самой короткой службы! Но разочарования я не испытывал…
И вот началась мандатная комиссия, которая для многих из нас была в диковинку. Призывников вызывали по одному и задавали вопросы: « Есть ли кто в роду за границей и с какой целью? Есть ли в роду репрессированные, заключённые?»… И главное – о целях такого пристрастного допроса мы не знали. Эта волынка длилась около месяца. А служба шла своим чередом. За это время нас переодели во флотскую форму, но занятий никаких не проводили. Правда, перевели в новый учебный городок подводников. Распределили по командам и прикрепили к каждой по старослужащему. Нашу команду возглавил старшина первой статьи Саша Артеменко, кузнец с «Азовстали», почти двухметровый гигант с пудовыми кулаками. Одним словом, моряк моего романтического воображения.
Чтобы хоть чем-то занять личный состав, старшина использовал нас в качестве трудового десанта в порту или ближайших колхозах и совхозах. А по вечерам играли в волейбол во дворе флотского полуэкипажа. Я был завсегдатаем этих игр, так как спорт занимал в моей жизни не последнее место. Вот из-за этого пристрастия я и заработал первое наказание на службе…



Однажды после очередной работы в порту, перекусив в местном буфете, я первым пришёл на волейбольную площадку, сел на лавочку и стал ждать, когда соберутся ребята на игру. В это время мимо меня проходил мичман. Вдруг он остановился, окинул своим взором площадку и скомандовал:
- Матросик, ко мне!
Так как рядом никого не было, я понял, что команда касается меня. Подбегаю:
- Слушаю, товарищ мичман!
- Окурки видишь? – гаркнул он.

Тут только я заметил множество окурков, втоптанных в песок, оставшихся от болельщиков с прошлой игры.
- Вижу! – говорю я.
- Собрать и доложить.
И направился было в буфет. А я, надо сказать, никогда не курил, и это приказание вызвало у меня инстинктивное возмущение.
- Товарищ мичман! Окурки собирать не буду! – произнёс я, когда он уже поднимался на крыльцо буфета.
Он даже споткнулся на последней ступеньке, так поразило его моё дерзкое заявление.
- К-а-а-к это так не будешь?!
- А вот так и не буду. Я их не бросал, потому что вообще не курю. Вот кто курит, того и заставляйте, будет воспитательный урок.
- Ты меня ещё учить будешь, салага?! Я тебя гальюн драить заставлю! – вошёл в раж мичман.
- Гальюн чистить пойду, если надо! Я им тоже пользуюсь, а окурки собирать не буду!
- Да я тебя на гауптвахте сгною! – почти взревел мичман.
- Веди! – говорю я ему.
- За мной! – скомандовал мичман.
Пришли мы в караульное помещение, мичман рассвирепел не на шутку:
- Вот этому, - зло сверкая глазами, говорит старшине наряда и показывает на меня, - выдраить трапвинтом на все четыре этажа. Это значит на флотском жаргоне – вымыть маршевые лестницы и площадки в четырёхэтажном здании.
- Разберёмся! – сказал старшина, когда мичман уже уходил.
- Ну, рассказывай, кто ты, откуда и что натворил?
Рассказал я ему всё, как было. Он расхохотался.
- От мичмана можно всего ожидать! Это хорошо, что ты не принял присягу и не из нашей части, а то бы он устроил тебе службу!
Видно попал я на местного держиморду. К счастью с подобными типами за всю свою службу больше не встречался.
- Ну ладно! – говорит старшина, - у нас сейчас ужин. Поужинай с нами, почитай вон на столике газеты, а потом для приличия вымоешь наше помещение.
С аппетитом съел я настоящий флотский ужин. Признаться в полуэкипаже нас кормили не важно, так как ещё не поставили на флотское довольствие. Почитал мои любимые «Советский спорт» и «Комсомолку», вымыл крохотную караулку, поблагодарил за всё ребят и пошёл спать в свою казарму, так и не поиграв в этот вечер. К слову сказать, за всю службу это было единственное моё наказание.
А вот с Сашей Артеменко мы попали в переделку, из которой вышли без существенных последствий только благодаря его решительности и отваге, хотя некоторым это может показаться ребячеством.
В общем, дело было так. Незадолго до отбытия к месту нашей постоянной службы, хотя точной даты этого события из нас, конечно, никто не знал, Саша вёл нас из бани в городок. Наш путь проходил мимо местного Дома культуры, около которого стояла группа парней – человек пятнадцать. Когда наша команда, а шли мы колонной по четыре, поравнялась с крыльцом клуба, эта группа решительно двинулась на нас. У некоторых парней в руках тускло поблескивали кастеты. Мы были в полном недоумении. Саша крикнул:
- Салаги, принимай бой! – и мощным ударом кузнеца свалил первого нападавшего, видимо, главаря, и отпрянул в гущу нашей колонны. Этого мгновения ему хватило, чтобы снять флотский ремень с облуженной бляхой и ловким движением захлестнуть его на запястье правой руки. С криком: «Полундра!» он снова ринулся в бой. Вдохновлённые таким примером, мы, неорганизованные ещё юнцы, рабоче-крестьянским навалом рванули за ним и рассеяли неприятеля!
Потом мы узнали, что в Северодвинске было много «зэков» на свободном поселении, то есть «химиков», и они держали верх над местной молодёжью. Только моряки давали им отпор. В прошедшее флотское увольнение годки (так на флоте называли служивших по последнему четвёртому, а зачастую пятому году) здорово поколотили «химиков», задравшихся на танцах. Вот они и хотели расквитаться с Сашей, воспользовавшись нашей неопытностью. Но «зэки» здорово просчитались. Весь наш отряд отделался синяками и шишками, но серьёзно никто не пострадал.



Наконец, во второй половине августа наступил день нашей отправки в часть. Мы построились во дворе полуэкипажа и походным маршем отправились в порт. На внутреннем рейде Двинской губы стоял огромный военный крейсер под названием «Чапаев». Экипаж корабля уже приготовил трап и импровизированную площадку для принятия на свой борт молодого пополнения.
С благоговением и робостью вступили мы на палубу этой мощной плавучей крепости. Нас расселили по кубрикам и крейсер «Чапаев» взял курс в открытое море. Белое море встретило нас лёгким бризом. Немного освоившись, мы начали изучать корабль. Ровно гудели турбины в машинном отсеке, вращая два мощных гребных винта, оставляющих в свинцово-зелёных волнах пенящиеся буруны. В первые часы похода тело охватывала необъяснимая оторопь. Не верилось, что под нами сотни, а в некоторых местах тысячи метров морской воды. Однако члены экипажа вели себя буднично и непринуждённо, и это успокаивало. Тёплая для северных широт погода и спокойное море настраивали на благодушно—лирический лад. В голове крутилась модная в то время песенка:

Как нежно

море голубое

Волшебен

Солнечный закат….

И вот к вечеру, на вторые сутки, когда крейсер вошёл уже в довольно высокие широты разыгрался порывистый и пронзительный ветер. По корабельной трансляции передали штормовое предупреждение, и матросы начали закреплять всё, что стояло или лежало на корабле. Потом они натянули штормовые леера, и нам дали приказ опуститься в кубрики. А в ночь загудело, заиграло… Корабль застонал и напрягся, преодолевая сопротивление упругих волн. Скорость его резко упала. Шторм набирал свою силу. Крейсер то как вздыбленный конь взлетал на гребень волны, то стремительно падал вниз. Внутренности организма повторяли эти движения. У многих появились признаки морской болезни – тошнота, рвота, головная боль.
К утру шторм стал затихать, но волнение моря ещё было достаточно серьёзным. И это волнение, или как говорят моряки «зыбь», изматывает людей гораздо хуже, чем сам шторм. Прошло ещё некоторое время, и в промозглой дымке появились очертания неведомой нам суши. И вот уже на траверсе справа, ощетинившись стволами могучих пушек береговой батареи, появился сравнительно пологий мыс Морозова, а слева, на скалистом уступе мыса Лилье , семафор берегового радиомаяка приветствовал наш вход в Белушью губу. А дальше, в глубине залива, через окна низко плывущих облаков проблёскивали снежные вершины суровой и загадочной Новой Земли.



И вот мы ступили на землю, которую от нас так долго и усердно скрывали. Встретила она своих гостей неприветливо. Рваные облака, плывущие низко над землёй, быстро сгустились в промозгло-серую кошму, и посыпал мелкий, нудный дождь. В наших краях такое бывает лишь в октябре.
Мы построились на пирсе, и к нам обратился капитан второго ранга особого отдела. Эта речь навсегда врезалась в мою память: «Товарищи матросы! Вы прибыли на архипелаг Новая Земля для выполнения очень важной государственной задачи – обеспечения жизнедеятельности полярного ядерного полигона ВМФ. И с этого момента на всю оставшуюся жизнь запомните, что все названия и термины, услышанные здесь ни в устной, ни в письменной речи употреблять нельзя. Фотоаппараты, если у кого есть, немедленно сдать. О климатических и природных условиях, а так же о характере службы в письмах не писать. Корреспонденция проверяется военной цензурой, виновные строго наказываются. В своих подразделениях вы получите форменные бланки подписки о неразглашении военной и государственной тайны.»
Всё это свалилось на нас так неожиданно и сурово, что нам, зелёным ещё юнцам, было не по себе. Одно стало ясно, что морская романтика осталась позади, и на наши плечи легла тяжёлая ответственность.
А служба преподносила всё новые, и новые сюрпризы. Полигон работал всего три года и находился в стадии интенсивного освоения и обустройства. Жилья не хватало. И в ожидании демобилизации военнослужащих последнего года, мы ютились в обыкновенных армейских палатках на берегу моря.
Начался ускоренный курс молодого матроса. Быстренько нас научили маршировать, ознакомили с Уставом и в течение двух недель наше обучение закончилось.
Наконец нас распределили по войсковым подразделениям. Я попал в передающий центр связи. Наше жилище представляло собой огромную палатку на пятьдесят человек. И хотя оно отапливалось печкой-буржуйкой, условия для жизни были неважнецкие. Новая Земля с её капризами погоды – постоянной сыростью, шквалистыми ветрами и чувствительными морозами не располагала к праздному времяпровождению. А работать приходилось на открытом воздухе.
Шла ускоренная подготовка к полярной ночи. Кстати, солнца с самого приезда и до 23 февраля мы так и не увидели. Когда же начался полярный день – солнце над землёй появилось всего лишь в полдиска. Радость, которую мы испытали, наблюдая это явление, невозможно объяснить тем, кто не бывал на архипелаге. И как это ни странно, в этих условиях никто не болел простудными заболеваниями. Вируса гриппа на Новой земле за всю мою службу не было.
В таких жёстких условиях притирка коллектива проходит очень быстро. У меня появились друзья-товарищи, или, как у нас на флоте называли – кореша. Толя Гайсаров из Куйбышевской области, Лёша Лебедь из Сумской области, Ваня Мищенко из Донбасса, Зуфар Гибадуллин из Казани и много других ребят.
Помимо основной работы: прокладки кабельных коммуникаций и монтажа всех видов связи на командном пункте, мы строили продовольственные и вещевые склады, готовили котельные для долгой полярной зимы. Между делом, как-то буднично приняли присягу и подписали бланки о сохранении военной и государственной тайны сроком на 25 лет.
Никаких средств защиты, кроме обыкновенного фильтрующего противогаза у нас не было. Да ещё в палатке лежали обыкновенные химкомплекты…
Лекций и бесед о ядерном оружии и защите от него никто ни разу не проводил. А мы - молодые и здоровые ничего не подозревали, делая свою каждодневную работу под руководством офицеров и старшин. Они были для нас высшим авторитетом, потому что трудились в первых рядах, передавая опыт и премудрости военного дела. Им было даже труднее, так как многие из них имели семьи.

А государственные учения были не за горами...



Место под новоземельский полигон было выбрано в 1954 году в губе Чёрной. А уже в 1955 году было проведено первое ядерное испытание. И пошло-поехало… Темпы испытаний наращивались каждый год. Вскоре дело дошло и до подводных взрывов.
1957 год ознаменовался первым в мире торпедным залпом с подводной лодки по надводным кораблям. По иронии судьбы залп этой торпедной атаки принял на себя и легендарный эсминец Северного флота «Гремящий». Кстати, после этого корпус гвардейского судна был использован для пирса в Белушьей губе, на который мы вышли, прибыв на Новую Землю. Конечно же, его сначала дезактивировали. Но в самом этом факте, по моему мнению, есть элемент варварства, какими бы благородными помыслами оно не прикрывалось.
Наше пребывание на Новой земле ознаменовалось затяжной серией взрывов атомных и водородных бомб мощностью от 5 до 35 мегатонн во всех сферах природной среды. Взрыв атомной бомбы на войсковых учениях в Тоцких лагерях, а я этот взрыв наблюдал в юности, показался бы мне теперь хлопком новогодней игрушки!
Великий «миротворец» Хрущёв на словах ратовал за прекращение открытых испытаний ядерного оружия, а на самом деле вынашивал идею о производстве на нашем полигоне взрывов колоссальной мощности в 50 и 100 мегатонн. И в октябре 1961 года эта бредовая идея была всё-таки осуществлена, правда значительно севернее, у Маточкина Шара. На большой высоте, в атмосфере Земли взорвали 50-мегатонную атомную бомбу. Этот взрыв вызвал обильное выпадение снега в базовом посёлке Белушка, который находился на 400 километров южнее от места взрыва. Пришлось проводить экстренные работы по дезактивации и вывозке снега.
В эпоху «холодной войны» этот взрыв являлся актом устрашения для западного мира. И только настойчивые убеждения советских учёных не позволили нашим горе-руководителям докатиться до дичайшего абсурда – испытания 100-мегатонной бомбы.
Если обратиться немного к истории, в то время совершалась Кубинская революция. Мир стоял на пороге новой мировой войны. Один неосторожный шаг любой из сверхдержав мог обернуться ядерной катастрофой. Слава Богу, нашлись благоразумные люди, остановившие конфликт у роковой черты.
А мы исправно несли свою службу, не особенно задумываясь над этими судьбоносными вопросами. О конкретных днях и времени взрывов большинство личного состава не знало и, естественно, никаких профилактической работы по защите не проводилось. Учения проходили в сентябре – октябре, когда на Новой Земле устанавливалась более-менее стабильная погода и ветер дул в основном в сторону Ледовитого океана. Однако все капризы погоды предвидеть было нельзя. Дело в том, что Новая Земля с запада омывается незамерзающим Баренцевым морем, а с востока Карским, которое называют «мешок со льдом», где льды не тают даже летом. И вот противоборство двух противоположных атмосферных фронтов и своеобразие рельефа земли формируют так называемую новоземельскую бору. К тому же ядерные взрывы, особенно большой мощности, создавали свою микроциркуляцию атмосферы…
А ещё я заметил, что взрывы приурочивались к «адмиральскому часу». Это у моряков время отдыха после обеда с двенадцати до двух часов. И, естественно, перемещение личного состава ограничивалось.
И вот однажды, ещё в начале службы на Новой Земле, в такой «адмиральский час» мы срочно докрывали крышу продовольственного склада. И вдруг я услышал мощные раскаты, инстинктивно повернулся в сторону грохота. И через несколько секунд почувствовал упругий удар в грудь, как будто в темноте натолкнулся на туго натянутую проволоку. Через мгновение открытые участки тела обдало теплом, словно от каменки в русской бане. Вспышку, ввиду плотной облачности, я не увидел, хотя до точки Чёрной было меньше 40 километров.
К большой радости мичмана Калинина, нашего завскладом, мы закончили работу и спокойно пошли обедать на камбуз. Вот так буднично всё это происходило.
В общем, русской безалаберности хватало! Уже после первой серии испытаний комиссовали Володю Чернышёва с диагнозом: «Острая суставная боль и незаживающие язвы лица» Потом комиссовали Витю Бушнева, парня занимавшегося на «гражданке» борьбой. Его фигурой мы когда-то восхищались. Через три месяца он так высох, что стал похож на нескладного 13-летнего подростка. Диагноз: «Неправильный обмен веществ».
Ровно через два года службы на Новой земле мне, наконец, дали отпуск. Отдохнув положенное время, я вернулся в «морские пенаты», а там меня ждала отправка в другую часть. Я отбыл, даже не успев обменяться адресами с друзьями. К моему великому сожалению, об их судьбе я ничего не знаю. Для прохождения дальнейшей службы меня направили в Североморск. Вызвано это было тем, что полигон переходил на подземные взрывы, и контингент военных частей резко сократили.
Нас разбросали по всему Северному флоту и сделали так, чтобы мы друг с другом не встретились. И здесь секретная служба сработала профессионально.
Я попал на эскадренный миноносец «Безукоризненный». Ребята приняли меня за моряка с аварийной подводной лодки. Я молчаливо согласился с их мнением, так как в моей ситуации это было оптимальным вариантом – меньше всяких расспросов. И началась служба, о которой я так долго мечтал. Но длилась она не долго. Через полгода меня комиссовали с «общим медицинским заболеванием» И после, уже дома, я переболел целой дюжиной таких же «общих заболеваний». Все они хронологически зафиксированы в медицинской карте, которая находится в районной больнице.



Почему я написал об этом именно сейчас? Я никогда, ни с кем о своей службе не говорил. И вот эта невыговоренность тяжёлым моральным грузом лежала на душе. Мой отец так и умер, не узнав, где и как служил его сын, а мой двадцатилетний сын узнает об этом из моего очерка.

По статистике, приведённой депутатом Верховного Совета РСФСР из всех людей, находившихся в зоне риска во время Тоцких и новоземельских ядерных испытаний, в живых осталось всего лишь 40 процентов. А нам ведь ещё не так много лет. Но не это страшно! Прожитого уже не вернёшь!
У каждого поколения в России своя судьба, свои тяготы и лишения. Уж в такой стране мы живём. И обидно то, что люди этих поколений в трудные моменты жизни не находят нужной поддержки у своего государства. И не важно, в какие времена мы живём – при капитализме, социализме или «демократизме», чиновничий аппарат глух к нуждам людей, отдавших свой долг Родине. Нет справки или печати в документе – катись ты со своими болячками на все четыре стороны.
Но я уже, кажется, начал брюзжать на свою судьбу. А зря. Она не так уж и плоха. Есть, что вспомнить и рассказать другим.





Виктор Евстигнеевич Оборнев, несмотря на утраченное во время прохождения службы здоровье, благодаря своей несгибаемой воле, прожил полноценную жизнь. Он продолжал заниматься спортом, охотой, рыбалкой. Работая учителем в сельской школе, воспитал не одно поколение молодёжи. Затем, сменив род деятельности, внёс большой вклад в добычу нефти. Всегда и везде занимался общественной работой. Был человеком твёрдой гражданской позиции. После выхода на пенсию его здоровье резко пошатнулось. Диагноз – рак. Перенеся страшную операцию, был отправлен домой доживать оставшиеся дни.
Светлая память тебе, Крёстный Отец!