Путь – стихами утыкан, как Млечный: Строк туманность, созвездий листы... А у Анны Андреевны – вечно На могиле живые цветы! Полыхает свеча, как лампада, Гордый профиль – иконе сродни... Вот как жить и творить было надо! Не растрачивать годы и дни На терзания сердца и плоти Да на детский банальный скулёж... Тут уж, как ни старайся, Кропотин – Этой планки вовек не возьмёшь! Сгинешь молча, неведомый миру, Неопознан в седой бороде, Ознакомятся с плачущей лирой Только несколько близких людей - Как с приложенной к телу уликой, Похоронный блюдя этикет... ...................................................... Но зато – у надгробья Великой Поэтессы лежит мой букет...
Вот опять раскрываю свой старый альбом... Что прошло, не вернуть, понимаю умом, Но как хочется вновь окунуться в далёкое детство! И пусть валенки были одни на троих, Пусть делились в игре на своих и чужих, И, казалось, война где-то рядом – совсем по соседству...
Подпоясавшись старым отцовским ремнём, Целый день я носился с фанерным ружьём И за "русских" мечтал воевать, только брали лишь "немцем". К темноте появлялся безногий сосед, Он кому-то грозил деревяшкою вслед, Он рассказывал байки, привычно ругая снабженцев...
Чёрно-белые фотки... Вся жизнь налицо... Мы тогда ещё жили, я помню, с отцом – Он учил меня плавать, на плечи сажал на парадах... Он ушёл навсегда... Ну, а вскоре – и мать... Фотографии эти нельзя забывать, Сколько буду я жить, буду помнить... Без клятв... Мне так надо...
В комнатушке потолок - белый-белый, а в душе черным-черно нынче, еле-еле приволок тело, да еще и сковырнул прыщик... Попугай хамит - нахлебник! Зараза! Чуть отвлекся - подгорела картошка! И стихи не получаются сразу - нет, выходят, только как-то немножко... Раздобыть бы - хоть какую - принцессу, махануть, не разбирая маршрута, в Петербург или, допустим, в Одессу и сказать: Не ожидали? Мы тута! Я бы взял тогда с собой попугая, он горланил бы в пути наши песни той, что слушает, пускай и ругая...
Ещё один упавший вверх Шальною искрой, Под чей-то свист, под чей-то смех Сгорел так быстро. Он рисовал для тех кто слеп, ЧуднУю небыль, Не удержался на земле И рухнул в небо.
Земля ждала, а он не лез Обняться с нею, Ведь притяжение небес Стократ сильнее. Никто ни в чем не виноват, Ведь так веками Живём. Ну что ж, до встречи, брат, За облаками.
Ах, Суок, моя девочка, нет мне ни сна, ни покоя... Ты поёшь и танцуешь. Мой разум мутится, не скрою. Старый кукольник, в полубреду вспоминаю былое, И дрожу, и хриплю... Всё мне кажется — это Олимпия в танце кружится, Кружева рукавов расплескались крылами у птицы, Колокольчиком голос дрожит, и трепещут ресницы, Словно жаркий июль.
Или нет, не Олимпия — это актриса Мальвина, Красота её — лёд, и кудряшки её цвета льдины. И за что мне судьба, где я вами навеки покинут, Эта боль и тоска? Жизнь в погоне за тем, чтоб мою возродить Галатею — Так напрасно прошла... Пальцы скрючены, губы немеют. Только небо в окошке к утру всё синее, синее... Только тень у виска...
С завязанными глазами бродит любовь по сновидениям, Теплыми пальцами невесомо проводит по лицам, Прикладывая платья к фракам, а фраки к гардениям, Тени же - к теням тех, кому суждено в друг друга влюбиться - На незваном балу. И чья-то тень умоляюще бредит, бормочет истово, Чтоб её половинку с чужой половиной не спутали, А любовь посыпает сны - вперемешку - снегом, цветами, листьями, Чтобы любящим там не холодно было стоять разутыми На порогах разлук.
В окне больничном отражался мир: кого-то провожали до подъезда, кого-то кто-то по сусалам съездил, мир населён здоровыми людьми. Там знают всё про завтрак и обед, здесь утка это - жареная утка, напропалую веселятся сутки, не зная, есть анамнез чёрных бед. Им в голову, пожалуй, не придёт, что тишина гремит как канонада, уколы ночью это - ад для зада, что умирает чаще молодой. Не ведают... Для знаний нет причин. Учёные, то сплошняком - страдальцы, им жизнь, как правило, ломает пальцы, не счастье, а несчастье дарит чин. Выходит, жизнь - здоровым и тупым? Да, только клиника мозги вправляет, безрукие плывут здесь баттерфляем, окно больницы рассказало им: как жизнь прекрасна и рассвет красив, лишь потому что ты ещё не умер. Пока не прозвенел последний зуммер, беги скорей, в палату попросись.
такая тишь вокруг, и полусловом остерегайся капли не пролить! омегами звенят болиголовы и альфами глухонемеет сныть. забрезжит одинокая протока у самых глаз, и будешь по глотку с тропы медвежьей пить туманы Блока и сны стеречь в некошеном стогу. там, при дороге, две сосны корявых - их лапы в синеве, их головы в бреду. а в лапах воробьиная орава и дятел, что похож анфас на какаду. суглинки насторожены в касаньях к твоим стопам, когда проходишь вдоль сухих коржей нетронутых еланей. болота ждут дождя, синеет гоноболь. а в ступе лубяной толчется полдень, и зной тягуч, и кажется порой, что нет предела милости Господней. блаженствует камыш, и в заводях покой. не познана, не понята, не спета, затворена в кавычках деревень полынного землячества планета, что выпала тебе на каждый день. цитировать спеши себе в угоду по матрицам, а чаще наизусть, её зарниц далёких хороводы и тёмных вод оправданную грусть.
О-хо-хо… Ложки-плошки немытые киснут, а пыли-то! В холодильнике Шушара хнычет, простужен утюг. Скоро год, как на свадьбе любовно шампанское выпито. Уж пора бы детишек… да только им всё недосуг.
А вечор поругались, друг дружку виня. Накурили-то! Мол, права была мама, мужик-недотёпа – не муж. Он её укорял, что на «долбаном фитнесе двинута». Что за Фитнес такой? Иудей али грек – не пойму ж…
А пущай-ка отведают вкусного счастья, умытого! Засучу рукава – приберу, наварю. Но, увы... Коли нам, домовым, домовитость Создателем выдана, чёрт нас знает, кто нечисть домашняя? Я или вы?..
Вот оно счастье: снег, мармелад, Тёплые варежки. Вышел смотреть я на снегопад С внучкою Варюшкой. Чувство восторга не знает границ – Улица белая! Многоэтажных кирпичных теплиц Люди наделали. Белые хлопья летят с высока Душу нам радуют. Тишь, снегопад, мармелад из ларька – Много нам надо ли... Псину какую-то ветер занёс – Морда безродная. Варя суёт ей конфету под нос – Лижет, голодная. Окна зажглись на седьмом этаже – Время не много ли? И мармелад внучкой скормлен уже Четвероногому. Припорошённые снегом пойдём – Белые голуби, След на ступеньках оставим вдвоём – Мокрый от обуви. С бабушкой нам разговор предстоит: Бабушка трудная... Рядышком с нами домой семенит Псина приблудная...
Рыжий закат над рыжеющим лесом: Щедро деревья покрашены хной. Скоро спадёт золотая завеса – Сможет природа сравняться со мной. Где вы, мои ярко-рыжие годы? С краской промедлишь – видна седина...
Выпадет снег, поседеет природа, Но у неё что ни год, то весна.
Улетела, Галка, улетела… Вряд ли потому, что захотела… Путь её теперь за облаками, Здесь, внизу, надолго будет память – Строки в интернете, словно в камень, Врезаны душевными стихами… Будем перелистывать страницы… Улетела Галка, наша птица…
Я знала Маму Галю лично. (Она - мама моей подруги). Это была светлая, нежная, чуткая, умная, талантливая женщина. Моя мама ушла давно. Когда я разговаривала с Мамой Галей, у меня было ощущение, что я говорю с моей мамой. Я люблю тебя, Мама Галя!
Вечный покой Галочке (а ей нравилось, чтобы я называла ее именно Галкой) - доброжелательному, светлому человечку с неизменным поэтическим чувством юмора. Земля ей пухом!..
Вряд ли потому, что захотела…
Путь её теперь за облаками,
Здесь, внизу, надолго будет память –
Строки в интернете, словно в камень,
Врезаны душевными стихами…
Будем перелистывать страницы…
Улетела Галка, наша птица…
Светлая память
Ушёл человек, но остались стихи.
Осенний вечер, но светло, как днём,
Здесь сумерки природе незнакомы:
Тьма накрывает вмиг. За дверью дома
Фонарь мерцает призрачным огнём.
Часы стенные бьют двенадцать раз,
А тени по углам зашевелились…
Царь тьмы им подарил такую милость:
Занять моё жилище в этот час.
На циферблате чуть заметен блик
От фонаря, что за окном зажёгся,
И блик дрожит: то мал, а то - велик,
То очень ярок, то исчезнет вовсе.
Но будет этот блик всю ночь сиять,
И тени убегут путём знакомым…
А я ворчу: так злит фонарь у дома,
Считаю блики - не уснуть опять!
http://litset.ru/publ/16-1-0-73526