2

    После удобств городской квартиры деревенский дом не может казаться комфортным – не тот формат и не та комплектация. Первые несколько дней я никак не мог понять, в чём, например, заключается удобство в удобствах во дворе и наличие водопровода за пределами жилого помещения. Странно это. Но если с необходимостью ходить за водой к колонке я ещё как-то мог мириться, то с остальным свыкнуться было сложно. Однако жизнь брала своё, через неделю я как-то незаметно для себя перестал думать об этом с усмешкой, потом начал считать нормальным, а потом и вовсе забыл – и жить стало проще.
    Апрель сходил на нет вместе со снегом. Очарование зимней сказки, под которое я попал при первом посещении Пужан, растаяло, из-под сугробов вытаял мусор, забор покосился сильнее и забот у меня прибавилось. Оглядывая новые свои владения, я понимал, что для ведения личного хозяйства моих знаний не хватает, но, как любит повторять Серёга Копытов, незнание предмета не освобождает от обязанностей. Используя Google и смекалку, я починил забор и избавился от мусора. Оставалась беседка, но её я решил оставить на потом, когда наберусь опыта, а пока можно заняться внутренним убранством дома.
    Тратить деньги на мебель я не хотел принципиально. Не то, чтобы их у меня не было – были, пусть не много, но достаточно, чтобы подобрать что-нибудь в стиле secondhand. Но я решил, что если начинать всё сначала, то пусть это начало присутствует во всём, даже в мебели. Интернет у меня есть, инструменты тоже, стройматериалы найду. Сколочу что-нибудь из подручных средств. К тому же тётка Наталья оказалась запасливой, в сараюшке за домом я приметил несколько крепких досок, которых вполне хватит, чтоб обзавестись парой полок и лишней табуреткой.
    В общем, жизнь побежала вперёд. Пару раз заходил Аркашка, мялся на пороге, смотрел в сторону виновато, просил денег на опохмелку. Я дал – впустую, без возврата, но отказать в десяти рублях страдающему человеку не решился. Другой мой сосед, хозяин рефрижератора и двухэтажного особнячка, демонстрируя своё ко мне расположение, подошёл вразвалочку, назвался «Лёхой», и сказал, что если «чё», так чтоб я обращался не стесняясь – поможет. Я пообещал обращаться. Но, признаться, этот Лёха мне не очень понравился: высокий, крупный, с добродушной улыбкой и косящим взглядом. Какой-то чересчур показной, весь наружу; хочет быть хорошим, интересным, а какой на самом деле? Ну да поживём – увидим.
    Итак, апрель сошёл на нет вместе со снегом. Первые дни мая принесли тёплый ветер и желание пройтись по улице. Последнее время я только и делал, что приводил в порядок дом: мыл, скоблил, подколачивал, поэтому теперь имел полное право на прогулку по городу. И на знакомство с ним.
    Сначала я хотел привлечь к своим прогулкам Аркашку; однажды он помог мне в качестве проводника, так пусть поможет снова. Я пришёл к его порогу, постучал в дверь. Открыла миловидная женщина, некогда красивая, а ныне полная забот о муже и детях. Но мне она понравилась. Широкие скулы, чуть суженные глаза, в которых надежда плескалась как вода в переполненной ванной, сухие, но ещё не огрубевшие губы… Лет ей было меньше, чем могло показаться со стороны, я даже засомневался, что эта женщина – жена Аркашки, уж слишком большая разница во внешнем виде. Но нет, жена. Она улыбнулась грустно и сказала, что Аркадий болеет. В болезнь я не поверил, не вышел из запоя – да, однако сочувственно кивнул и пожелал Аркашке скорейшего выздоровления.
    Что ж, можно и одному; город небольшой, людей на улице хватает, не заблужусь.
    Первые наблюдения показали, что, называя это место деревней, я погорячился. После крупного областного центра всё, что балансировало на грани десяти тысяч жителей иначе как деревней назвать трудно. Но если оставаться объективным, место, где я поселился, выглядело достаточно цивилизовано. Деревенскими здесь были только нравы и говорок – мягкий, протяжный, изобилующий архаизмами и неверным применением ударений, что чаще вызывало улыбку, чем отторжение. Остальное вполне соответствовало своему времени: рекламные щиты, пластиковые фасады, спутниковые тарелки. Некоторый интерес вызывали народные промыслы. На рынке во множестве продавали игрушки, собранные из деревянных колец и разукрашенные под сказочных героев. На прилавках стояли многочисленные зайцы, волки, козлята – весёлые, с гармошкой, с лукошком. Из-за их спин выглядывали литературные персонажи: Незнайки, Чебурашки – и тоже весёлые.
    Но всё же самым интересным были люди. Заходя в автобус – здороваются, выходя – говорят водителю «спасибо». А диалект с протяжным мягким «а» вообще нечто особенное, не свойственное усреднённым жителям больших городов. И слова, которых я раньше не слышал: быде, либезионно, уповод, шоболок. В довесок к ним шли речевые обороты вполне подходящие для создания новых незнакомых ранее образов – разобраться в них, понять внутренний настрой и, глядишь, удастся написать нечто особенное, свежее…
    Завибрировал сотовый. Я посмотрел на дисплей: мама.
    — Да, мам?
    — Здравствуй, сынуль. Как ты?
    — Здравствуй, мам, нормально. Вот, в город выбрался.
    — Не голодный?
    — Нет, конечно.
    — Смотри, может приехать?
    — Не, зачем? Всё нормально.
    — Ну ладно. Если что – сразу звони!
    — Конечно, мам. Пока.
    Главным местом города, куда, как в Рим, вели все дороги, была площадь Центральная. Всё банально до головокружения: памятник Ленина с протянутой рукой; клумбы, по случаю весны ещё пустые; облагороженные плиткой тротуары. За спиной Владимира Ильича здание с колоннами и широким полукруглым балконом в стиле раннего конструктивизма. На крыше флаг. Далее по кругу – двухэтажные штукатуреные дома, чистенькие и ухоженные с фасада. У входных дверей вывески с названиями департаментов и прочих городских служб; вывески массивные, разноцветные, способные вызывать и зависть, и уважение одновременно, но лишь одна из них привлекла моё внимание.
    «Пужанский вестник».
    Лицо каждого города – его газета. Я купил в киоске свежий номер и присел тут же неподалёку за столик уличного кафе. Рыженькая официантка подала меню, но я отмахнулся и попросил принести кофе. Газета состояла из двух разворотов. На первой странице красовалось название, предваряемое оттиском ордена трудового красного знамени – наследие великого прошлого – ниже фотография лысоватого мужчины в окружении женщин в синих халатах. Название статьи не оставляло сомнений в запечатлённых событиях: «Начальник департамента сельского хозяйства в гостях у доярок колхоза «Звезда». Очень длинно. И нудно. И статья наверняка такая же. Лет двадцать назад она ещё могла вызвать интерес, но нынче…
    — Ваш кофе, пожалуйста.
    Я взял чашку, сделал глоток. Поморщился. Статья вызывала уныние, кофе – изжогу. Обычный, растворимый, дешёвый. Я перевернул страницу.
На третьей полосе было напечатано несколько стихотворений и небольшой рассказ. Я прочитал всё. Положил газету, допил кофе и снова перечитал. В стихах я не очень хорошо разбираюсь, но даже я понял, что стихи слабые. Ни ритма, ни рифмы, ни смысла. А рассказ и вовсе расстроил. И не рассказ даже – зарисовка, что-то вроде домашнего сочинения о том, как автор провёл лето – нет, как лето провело автора, и надо заметить, изрядно провело. Вот только вся беда в том, что лето ещё не началось.
    Я махнул официантке.
    — Сколько с меня?
    — Сто рублей.
    — Сколько?! Вам этот кофе с Марса доставляют?
    Официантка обиженно поджала губы, но промолчала. Я возмущённо засопел, но таки наскрёб в карманах требуемую сумму. Никак не думал, что чайная ложечка коричневого порошка из жестяной баночки может столько стоить. Надеюсь, высокие цены здесь скорее исключение, чем правило, иначе на мою пенсию выжить будет трудно.
    Я положил деньги на стол, встал.
    — Вы газету забыли, - язвительно заметила официантка.
    — Это вам на чай, - великодушно ответил я.
    Снова завибрировал сотовый. Дисплей высветил грустный smile и слово «Бывшая». Я поднёс трубку к уху.
    — Да, солнце.
    — Я же просила не называть меня так!
    Голос красивый, немного взвинченный, и пусть его обладательнице уже давно за тридцать, он по-прежнему вызывает волнение. Мои щёки порозовели.
    — Что ж поделаешь. Двенадцать лет совместной жизни навязывают свои привычки. Согласна?
    — Твои привычки меня не интересуют, а если ты забыл, что твой ребёнок учится в институте, так я тебе быстро напомню. Кто будет платить за учёбу? Ты когда последний раз алименты присылал?
    — Солнце, какие алименты? Ребёнку двадцать два года. Впору мне на алименты подавать.
    Динамик затих на несколько мгновений – я даже успел представить, как возникший вакуум наполняется горючей смесью – и снова взорвался:
    — Ты совсем в своём колхозе умом тронулся?! Мало того, что уехал, не предупредил, так теперь и смеёшься?
    Голос звучал настолько громко, что по лицу стоявшей рядом официантки расползалась широченная улыбка – гордость за всех когда-либо брошенных женщин мира.
    — Это ничего не изменит, - шепнул я официантке, возвращая её на землю.
    — С кем ты там говоришь?
    — Всё в порядке, родная, продолжай.
    Родная продолжила. В который уже раз я узнал, что на ребёнка мне наплевать, что меня совершенно не заботит его жизнь и что моё собственное будущее – это бесславная кончина под чьим-то там забором. Про забор я не согласен, я же не алкоголик какой, а вот про ребёнка… Признаю, я никогда не уделял сыну должного внимания, не потому что не хватало времени, а потому что, чего греха таить, плохой из меня получился отец. Но это вряд ли исключительно моя вина, ибо перед глазами всегда стоял живой пример.
    — Ты всё понял?
    — Конечно, - спорить, а уж тем более пытаться что-то доказать жене, пусть даже бывшей – себе дороже, так что лучше согласиться.
    Я убрал телефон, подмигнул официантке и направился в обход площади к дому. Завтра надо будет зайти в редакцию газеты. Скачаю на флешку несколько рассказов, покажу редактору. Уж если они, прости Господи, такую ересь печатают, то мне отказать явно не посмеют. Глядишь, ещё и подзаработаю немного, оправдаю траты на кофе.

    Весна вырывалась из дворовых палисадников пахучей сиренью, но на душе было погано. Смысл звонков от бывших жён заключается в том, чтобы портить настроение, и моё обрушилось сразу, едва я увидел на дисплее смайлик. Но, дело не в угрозах, нет – что, собственно, мне в них? – и не в перспективах лишения какой-то части материальных благ, это ерунда. Дело в другом. Время, будь оно неладно, никак не хотело заниматься врачеванием. Что бы там люди не говорили, но десять лет – да, уже десять лет – успокоения не принесли. Голос этой женщины и воспоминания о ней вызывали ностальгию – по тем временам, по тем отношениям. И пусть уже всё в прошлом, но это прошлое по-прежнему моё, вернее, со мной. Господи, как же тяжело тогда было. Когда после развода я узнал, что она снова выходит замуж, то едва не рехнулся. Хорошо, Серёга Копытов оказался рядом. Мы пили вместе четыре дня, а под конец пятого, прихватив проституток, отправились на берег Волги, развели огромный костёр и плясали вокруг него голые и глупые…
    Я усмехнулся. Забавно мы погуляли. Написать что ли об этом? Изменить имена и некоторые подробности, добавить кое-что в угоду сюжету и на тебе ещё один Декамерон. Вот только настроение мне это не повысит. Жаль. Ладно, доберёмся до дома, посмотрим, может, и напишу что-то.

    Возле калитки стоял Аркашка – стоял крепко, хотя муть из глаз так и сочилась. Интересно, он когда-нибудь трезвеет? Это какую печень надо иметь, чтобы до сих пор не свалиться с циррозом.
    Я открыл калитку.
    — Зайдёшь?
    Аркашка прошёл к крыльцу, сел на ступеньку. Пиджак на груди топырился знакомой полуторалитровой формой.
    — Нюрка сказала, ты заходил. Надо было чего?
    — Нюрка – это?..
    — Жена.
    — Я догадался. Само имя. Ну, в переводе на доступный язык. По паспорту.
    — А, по паспорту… Анька.
    — Анна, Аннушка. Понятно. Что ж ты её так – Нюрка. Словно собаку. Жена всё же.
    — Нормально. Всегда так… С детства. Нюрка да Нюрка. Привык.
    Я не стал дальше развивать эту тему, не моё дело как они друг друга между собой называют, да и Аркашка не был настроен на откровения. Он извлёк из бокового кармана пачку папирос, закурил и спросил вдруг:
    — Сам-то женат?
    Вопрос меня смутил. Не то чтобы он звучал некорректно или мне было что скрывать – неожиданно как-то. Я скривил губы.
    — Был. Два раза. Первый раз по молодости, второй – по глупости. От второго брака сын, в институте учится. Со мной не общается. Тебя какой случай интересует?
    Аркашка пожал плечами.
    — Просто спросил.
    Он вытащил из-за пазухи бутыль, протянул мне.
    — Выпьешь?
    Снова самогон. Честно говоря, выпить хотелось. Вопрос в том: что за самогон? Хороший и пьётся легко, и похмельем с него не страдаешь. А плохой, особенно на патоке… Выбор напитка – особая философия. Кто-то предпочитает коньяк, кто-то брагу, всё зависит от вкусов и полноты кошелька. Но дело в том, что коньяк может оказаться поддельным, а брага – выстоянной на мёду. И кто в этом случае выиграет, а кто проиграет?
    — Давай.
    Я отвинтил пробку, понюхал: не угадал, не на меду. Но раз взялся… За отсутствием стакана, я приложился к горлышку. Главное в питие самогона – не дышать. Выпил, сосчитал до пяти, выдохнул – и снова до пяти. И только потом можно сделать вдох. Я так и поступил; по горлу прокатился горячий комок и вернулся обратно противной отрыжкой. Я скривился, зато в груди потеплело, голову чуть повело, глазки сузились. Дышать стало легче, и я сделал ещё один глоток.
    — Закусить есть чем?
    Аркашка протянул покусанное яблоко. Я не стал брезговать, хотя в надкушенных местах яблоко густо покрывали табачные крошки. Я съел яблоко целиком и сказал, словно в оправдание:
    — Давно не пил, с полгода, наверное.
    — Бывает, - философски заметил Аркашка. – Я тоже, когда сезон начинается, по неделе не пью, а то и по две.
    — Что за сезон? – уточнил я.
    — Так, - Аркашка махнул рукой. – Летом, когда тепло. Забор поправить, крышу перекрыть… Дачникам.
    — Так ты плотник?
    — Плотник тоже.
    Мы выпили ещё по глотку. Самогон уже не казался таким противным, а окружающий мир всё больше окрашивался в яркое. И воздух, поначалу такой вязкий из-за переполнявшей его пыли, вдруг стал пахнуть вишнёвым цветом. Не сомневаюсь, он пах так и раньше, только чтобы почувствовать это, пришлось приложиться к бутылке.
    Аркашка кивнул на мою беседку.
    — Хочешь, поправлю? Одну столбушку заменить, и на место встанет.
    Я зевнул.
    — Тебе это надо?
    — Ну как же, ты мне в долг давал.
    Действительно, денег я от него вряд ли дождусь, так что пускай отрабатывает. С самого начала нужно было привлечь его к ремонту. Зачем самому браться, если специалист есть? Бутылка самогонки – и все заботы в сторону.
    Мы снова выпили, помолчали каждый о своём и опять выпили. Со стороны двора донёсся скрип цикад, тени удлинились. Возле двухэтажного особнячка зажёгся фонарь, он всегда зажигается, когда вечер уверенно переходит в сумерки.
    Аркашка начал засыпать. Он прислонился к перилам, но голова всё время падала на грудь, и он, оставив приличия, растянулся на ступеньках во весь рост. Нет, мне такой товарищ не нужен, пить так пить, а спать можно и дома. Я потряс его за плечо.
    — Чего разлёгся? Вставай.
    Аркашка не отозвался, только засопел громко. Лицо его приняло умильное выражение, как у ребёнка, который после долгого игрового дня наконец-то добрался до постельки – такое же открытое и беззащитное. Посмотрев на него, я вновь почувствовал себя спасателем. Как не крути, а работа пожарного накладывает на тебя целый комплекс обязанностей, и пусть ты ушёл на заслуженный отдых, привычка остаётся, и обязанности продолжают тебя теребить, ибо давно и навечно поселились в твоей крови.
    Я взял Аркашку под мышки и рывком поставил на ноги, потом подсел под него, перекинул тело через плечо и встал. Несмотря на свой не крупный вид, Аркашка оказался тяжёлым. Я почувствовал, как его тяжесть отозвалась напряжением в спине, и подумал: не лучше ли вернуть его на землю и попытаться довести до дома на своих двоих, чем нести вот так, на плече? И вздохнул: не лучше.
    Я поправил груз и вышел на улицу. Кто-то из темноты спросил шутливо:
    — Чего несёшь?
    — Хлам.
    Я хотел сказать «в хлам», имея ввиду тот факт, что Аркашка упился до подобного состояния, но сам я был в состоянии не на много лучшем, поэтому оговорился, а поправляться не стал. Бог с ним. Русский человек и так поймёт, а иностранцу всё одно не объяснишь. Шутливый голос пожелал нам доброго пути и исчез за стрёкотом цикад.
    Жил Аркашка далеко, на другом конце улицы. Прежде чем я донёс его до дома, хмель из моей головы изрядно повыветрилась. Хорошо хоть бутылка со мной. Положив Аркашкино тело на родной порог, я сделал глоток и постучал в дверь. Открыла та же миловидная женщина, что и утром: те же глаза, те же скулы, светлые волосы спрятаны под косынку... Определённо, сейчас она понравилась мне ещё больше. Как там Аркашка её назвал? Нюрка?.. Анна, Аннушка… Ладно, пусть будет Нюрка.
    — Доставку заказывали? – попытался сострить я. – Вот, пожалуйста. С вас рюмочка чаю.
    Она улыбнулась. Улыбка получилась вымученная, а в глазах появился некий симбиоз печали и покорности. Странное выражение. Такой взгляд встречается у собак, которых не любит хозяин или у которых хозяина вовсе нет.
    — Если можно, не могли бы вы… – она кивнула на мужа.
    — Внести? Легко.
    Я вновь водрузил Аркашку на плечо, причём постарался сделать это с некоторым пафосом, дескать, смотрите, я ещё ничего, бодренький.
    — Куда?
    Она провела меня в помещение похожее на летнюю веранду и указала на кровать. Я положил Аркашку; женщина сняла с него обувь и накрыла одеялом.
    — Так что там насчёт рюмочки?
    Женщина опять улыбнулась своей вымученной улыбкой и жестом позвала меня за собой. Мы прошли через тёмные сени в переднюю часть дома. Русская печь, диван, холодильник, у окна стол и три табуретки, на стенах кухонные шкафчики из девяностых – практически моя изба в миниатюре, только чище и уютнее. Я сел на табурет, достал бутылку.
    — Тебя, кажется, Нюра зовут?
    Она кивнула и поставила на стол тарелку с холодцом. Закуска. Я принюхался. Холодец пах чесноком и укропом. Его бы ещё горчичкой смазать и хлебушка ржаного… Нюрка нарезала хлеб, поставила баночку с горчицей. Я налил самогон в рюмку, выпил, закусил и сказал:
    — Необычное имя. Выпьешь?
    Нюрка села напротив, подпёрла рукой подбородок. Сейчас она походила на мою бывшую, та тоже любила смотреть, как я ем. Но это было в начале нашей семейной жизни, потом я ел в одиночестве.
    — Так что, налить? – я потянулся к бутылке.
    — Нет-нет, - быстро проговорила она. – Я нет, я не пью.
    В словах её было столько же искренности, сколько печали в глазах. Я пожал плечами: нет, так нет – налил себе и выпил.
    — Как хочешь. Остатки спрячь, мужа завтра опохмелишь.
    Нюрка встала, чтобы убрать бутылку в холодильник. Я тоже встал. Настало время уходить, но уходить не хотелось, тем более, Нюрка нравилась мне всё больше. Я взял её под локоть, потянул к себе. Она испуганно всхлипнула, упёрлась мне ладонями в грудь, но не сильно и не уверенно. Задышала часто, отвернулась, я прижался губами к её уху, зашептал:
    — Ты меня не любишь, не жалеешь, разве я немного не красив? Не смотря в лицо, от страсти млеешь, мне на плечи руки опустив…
    Стихи Есенина – единственное, что пришло сейчас на ум, и пусть я продекламировал их без особого изыска, главное слово – страсть – я произнёс как оно того и подобает – со страстью. Я почувствовал, как руки её задрожали и перестали меня сдерживать.
    — Молодая, с чувственным оскалом, я с тобой не нежен и не груб. Расскажи мне, скольких ты ласкала? Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
    — Не надо, - она почти простонала. – Не надо. Нет. Я уже три дня… в бане… не…
    Я отмахнулся, забывая про стихи.
    — Да хорош, какая баня. Наполеон жене по три недели запрещал. А Людовик и вовсе за всю жизнь два раза мылся. А ты три дня…
    Она заплакала – негромко, как щенок – но женское начало взяло вверх, и я почувствовал прикосновение её пальцев к моей щеке. Я обхватил её за талию. Она всё ещё пробовала сопротивляться, но скорее по привычке и только на словах.
    — Там… в комнате… дети спят.
    — Ничего, мы тихо.
    Я подхватил её на руки – Господи, как давно я не держал на руках женщин! – отнес на диван. Она дышала глубоко и ровно, словно спала и по-прежнему не смотрела мне в лицо. Она вообще закрыла глаза, и я подумал: как хорошо, что она их закрыла.