3

    Просыпаться с головной болью, да ещё когда эта боль сопровождается не самыми приятными воспоминаниями настоящая мука. Голова трещит, душа ноет, стыд, срам, сухость во рту. Тяжко. Что я там плёл про Людовика? Ох, дурак. Кто ж меня за язык-то вечно тянет.
    Я поискал глазами стакан с водой. Бесполезно, никто его не поставил, да и не подаст никто. И вообще, надо вставать, потому что весь мой водопровод в сенях в ведре и сам он ко мне не придёт.
    Не придёт, конечно… Зачем я вообще к ней полез? Ведь понимал, на утро жалеть буду. Замужняя женщина, не красавица, муж алкоголик, дети. На вот теперь… И почему именно это стихотворение? Как там дальше?

    Знаю я – они прошли как тени,
    Не коснувшись твоего огня,
    Многим ты садилась на колени,
    А теперь сидишь вот у меня.

    Пусть твои полузакрыты очи
    И ты думаешь о ком-нибудь другом,
    Я ведь сам люблю тебя не очень,
    Утопая в дальнем дорогом…

    Если не ошибаюсь, поэт посвятил его какой-то шлюхе. Или не это? Да и бог с ним. А Нюрка… Нюрка просто сломанная бытом женщина. Уставшая. И румянец стыдливый на щеках, словно… Как она отзывалась на каждое мое прикосновение – чудо! И всё же, всё же… Я ведь сам люблю тебя не очень, утопая в дальнем дорогом…
    Я медленно поднялся, чувствуя, как голова входит в стремительный водоворот, сделал несколько глубоких вздохов и, придерживаясь рукой за стену, проковылял в сени. Ко мне подбежала Муська, принялась тереться о ноги. Это она так рыбы выпрашивает. Но рыбы нет, надо в магазин идти. А какой магазин в таком состоянии, тут бы до ведра дотянуться.
    — Муся, пожалуйста, только не сегодня, - простонал я. – Давай страдать вместе. Я тебе сухого корма насыпал, поживи пока на нём.
Муська меня поняла, она всегда меня понимает, хотя мы знакомы всего ничего. Понимала бы меня так бывшая, глядишь, не разошлись бы до сих пор. И жили бы нормально, и с сыном отношения сложились.
    Я взял кружку, почерпнул воды из ведра, выпил. Пужанская вода на удивление вкусная, источник какой-то особенный что ли, но даже она убрали лишь сухость во рту, но не головную боль. Значит, в магазин идти придётся. Как говорили римляне: similia similibus curantur – лечи подобное подобным. Что ж, будем лечить.
    Я оделся, поискал деньги по карманам, набралось триста рублей с мелочью. Вышел на улицу. Солнце ударило по голове, словно молот по бубну. В ушах зазвенело, перед глазами взорвалась тысяча разноцветных шариков и силы разом меня оставили. Захотелось присесть на скамеечку, расслабиться, забыть обо всём…Я встряхнулся, встал на ноги покрепче и заставил-таки себя доковылять до магазина. Продавщица сразу оценила моё состояние, кивнула понимающе и выставила бутылку беленькой.
    Я сморщился и замотал головой. От одной только мысли о водке желудок начал рваться наружу.
    — Пива, пожалуйста, - я высыпал деньги на прилавок. – На все.
    Потом подумал, вспомнил Муськины глазки и спросил:
    — Рыба свежая есть?
    — К обеду подвезут, - пообещала продавщица.
    К обеду? Нет, меня это не устраивает. Не повезло Муське, придётся ей сегодня без рыбки посидеть. И завтра, наверное, тоже.
    — Тогда только пива.

    Возвращение к жизни процесс долгий и мучительный. В молодости похмелье проходит как бы стороной, почти незаметно, потому что внутренних сил вполне достаточно, чтобы организм восстановил себя без вливаний из вне. Но чем старше ты становишься, тем сложнее: пиво уже не помогает, водка вызывает тошноту, и главным победителем недуга становиться время, поэтому лишь на третий день я почувствовал себя лучше. Побрился, оделся, скачал на флешку несколько рассказов и отправился в редакцию «Пужанского вестника».
    Шагая по тротуару и разглядывая разноузорье наличников на фасадах, я всё равно чувствовал себя плохо. Похмелье тела прошло, но похмелье душу никуда не девалось. Ощущение такое, будто вляпался в грязь, очистился, но на ботинках немного осталось – то ли пропустил, то ли не заметил – и вот эти остатки продолжают тебя пачкать, отсюда неприязнь к самому себе и раздражение. Взять бы щётку в руки, пройтись ещё раз по ботинкам, но грязь-то внутри – не снаружи, и щётка здесь уже не поможет.
    Я остановился перед входом в редакцию. Бог с ней со щёткой, тем более что предстоящее дело ни к ней, ни к душе отношения не имеет. Я прокашлялся, сжал флешку в кулаке покрепче и толкнул дверь. Внутри было прохладно. Широкий и не длинный коридор освещала единственная лампочка. Она казалась тусклым жёлтым глазом, волчьим – и от того враждебным, словно изначально предназначенным отпугивать от редакции незваных гостей вроде меня. Впрочем, света хватило, чтобы разглядеть на ближайшей двери табличку «Приёмная». Я постучал – тишина; подёргал за ручку – заперто. Что ж, первый блин комом. Подошёл к следующей двери. Эта была приоткрыта.
    Щель была слишком узкой, чтобы разглядеть что-то, поэтому я протиснулся внутрь и кивнул в белый свет: здравствуйте – и только после этого осмотрелся. Не знаю, чего я ожидал увидеть, но кабинет как кабинет: у окна письменный стол, вдоль стены офисные шкафы, книжные полки, грамоты в рамочках. За столом плотный лысоватый мужчина – седая бородка, очки; из-за очков умный проницательный взгляд, не злой. При моём появлении, мужчина откинулся на спинку стула и кивнул в ответ: здравствуйте.
    Руки мои задрожали. Общаться с редакторами печатных изданий вживую мне ещё не доводилось, не было случая. Мысль издаваться на бумаге посещала меня регулярно, ибо писать «в стол» или для литературных сайтов занятие интересное, но бесперспективное; «в столе» тебя никто не прочитает, а на литсайтах сами все писатели, и получить признание у них трудно, так что если хочешь чего-то добиться, найти своего читателя, ухватить толику славы, надо идти в люди. До сегодняшнего дня я ещё никуда не ходил, и потому мне сделалось страшно: вдруг попросят выйти вон?
    — Проходите, что же вы.
    Голос тоже не злой. Обладатель такого голоса не может прогнать тебя просто так, в крайнем случае, вежливо откажет и так же вежливо объяснить причину отказа. Ну хоть в этом повезло.
    — Спасибо, - поблагодарил я, и сел на стул против письменного стола.
    Мужчина молчал, ожидая, что я скажу. Я тоже молчал; пытаясь унять волнение, окинул взглядом стол: монитор, степлер, сложенные в аккуратную стопку листы бумаги. Рядом на подоконнике фотография женщины и девочки, наверное, семья. За спиной на вешалке серый пиджак – не новый, но чистый и не мятый.
    Молчание стало затягиваться.
    — Ну же, слушаю вас?
    — Вы редактор? – наконец решился я на вопрос. Мужчина выглядел вполне симпатично, но руки мои дрожали по-прежнему. Вот уж не думал, что перед кем-нибудь буду так волноваться.
    Он кивнул:
    — Арбатов Геннадий Григорьевич.
    — Роман… - я замялся. – Роман Нелюбович.
    — Вы чего-то хотели?
    — В общем-то, да, - я положил перед ним флешку. – Вы уж извините, никогда не приходил с этим в редакции, немного теряюсь. Здесь вот принёс несколько своих рассказов. Не посмотрите? Хотелось бы, если сможете, конечно, напечатать что-нибудь в вашей газете.
    Он понимающе кивнул.
    — Посмотреть можно, - он сделал паузу. – Но дело в том, что мы не принимаем рукописи на электронных носителях, только в распечатанном виде… Вы не местный, так?
    — Как вы догадались?
    — По говору.
    Точно, как же я забыл: мягкие протяжные гласные, неверные ударения, архаизмы. Все, с кем мне до сегодняшнего дня удалось пообщаться, обладали этими недочётами, кто в большей степени, кто в меньшей. Возможно, пройдёт некоторое время – месяц, два, полгода – и я тоже перейду на этот язык, но пока я говорил как усреднённый городской житель нашей необъятной Родины.
    — И что… - голос мой дрогнул. – Я даже и не знаю, где здесь можно всё распечатать.
    Геннадий Григорьевич снова кивнул; взгляд из проницательных перешёл в разряд добросердечных.
    — Хорошо, я посмотрю. Ничего конкретного не обещаю. Редакторский портфель полон, политика, опять же, редакторская. Но я посмотрю.
    И на том спасибо. Я встал.
    — Знаете что, - остановил он меня. – У нас есть нечто вроде литературного клуба. Да что там нечто – литературный клуб. Мы собираемся раз в неделю, по четвергам. Поэты, прозаики… Громко, конечно, сказано… Просто ценители литературы, читатели. Приходите. Заодно поговорим о ваших работах.
    Я так понял, приглашение было настоятельное. Хочешь быть напечатанным в газете – присоединяйся к нашему сообществу. Что ж, я не против. Я, конечно, не любитель состояния в различных писательских организациях, ибо это ограничивает, но на правах гостя…
    — Интересное предложение. Куда приходить?
    Геннадий Григорьевич написал на листке бумаги адрес и протянул мне.
    — Каждый четверг, к шести вечера, не забудьте.

    Вот и состоялась моя первая встреча с редактором. Не думал, что она окажется такой короткой и такой положительной. На форумах литературных сайтов, куда я время от времени захаживаю, о редакторах говорят всякое. Иногда изливаются в любезностях, дескать, на руках авторов носят, но чаще отношение скептическое доходящее до откровенно враждебного – отсюда нелицеприятные эпитеты вплоть до матерных. Но есть и трезвые голоса, которые утверждают, что всё заключается в упомянутой Геннадием Григорьевичем редакторской политике и уровне таланта автора. Согласитесь, говорили они, если издательство специализируется на романах фантастического жанра, то идти туда с любовной историей глупо. И опять же, если автор принесёт бессюжетно-корявую чушь, то обижаться на безудержный хохот всего редакторского состава не имеет смысла: сначала научись писать, потом посмотрим.
    Интересно, а какая политика у редактора Арбатова? Фамилия у него прямо столичная. Надеюсь, претензии к моим рассказам будут провинциальные.
    Я вышел на улицу, постоял в раздумьях. Возвращаться домой не хотелось; снова лежать на диване и смотреть на стены – нет, насмотрелся. А чего тогда? Походить по городу, посидеть в кафе, дойти до местной речушки с пугающим названием Пужанка. Кто ей имя такое дал? Самого бы так обозвать.
Мимо проехал чоппер – хромированные дуги, литые диски, высокий руль. Я посмотрел ему вслед с завистью. Люблю мотоциклы, в любых видах и комплектациях. Купить бы такой. Для местных дорог, конечно, больше подойдёт эндуро или наш российский трудяга «Урал», или скутер на худой конец. Хотя нет, скутер к мотоциклам никакого отношения не имеет. Что это за техника? Даже скорость переключить нельзя. Впрочем, у меня и на скутер денег нет, разве что на подержанный.
    Я вдруг загорелся идеей: а если в самом деле купить? Плюнуть на все нужды, отодвинуть планы в дальний угол. В конце концов, что такое холодильник и телевизор, и масса других мелочей, которые нужны в хозяйстве, но без которых, говоря честно, можно обойтись, потерпеть? Ведь для меня мотоцикл не просто тоска по ветру в лицо или тяга к стремительному порыву железного коня по дикому бездорожью – это свобода, возможность глотнуть побольше воздуха и замереть на выдохе, и забыть обо всех глупых буднях. В городе такое немыслимо в силу многих объективных причин, но сейчас, когда власть города больше не довлеет надо мной, почему бы не позволить себе этого? Сколько у меня на банковской карточке?
    Я присел на стул, достал телефон. Кажется, пока я болел, приходила СМСка с балансом по пенсионной карточке, надо поискать.
    — Вам опять кофе?
    Передо мной стояла рыженькая официантка. Размышляя о покупке мотоцикла, я и не заметил, как вновь очутился в уличном кафе возле редакции. Вот что значит сила привычки.
    — Нет, мне, пожалуйста, стакан кипятка и чайную ложечку. У меня ещё с прошлого раза вкус вашего кофе во рту остался.
    — А чайную ложечку зачем? – не поняла официантка.
    — Чтоб кипяток помешивать.
    — Такого в меню нет! - сурово ответила рыженькая. – Или заказывайте чего-нибудь или уходите.
    Я предпочёл уйти. Не очень-то добрые воспоминания связаны у меня с этим кафе: сначала изжога, потом бывшая – сплошные проблемы.
    Я погулял по городу, дошёл до вокзала, посмотрел, как отходят электрички от перрона. Надо же, я могу сесть на любую из них и спустя пять часов вновь оказаться в родном городе. Всего каких-то пять часов – и снова привычные улицы, пробки, метро, Серёга Копытов…Позвонила мама, рассказала о своих новостях, я рассказал о своих. Хотя что там рассказывать? – всё по-прежнему, ничего не меняется, даже погода. Зашёл в привокзальное кафе, съел два бутерброда с сыром. Подумал купить четвертиночку водки, пожал плечами, отказался. Не буду, зачем? Где одна четвертиночка там и вторая, а настроение такое, что и тремя четвертинками не обойдёшься.
    Мысли о мотоцикле остыли и ушли на второй план; идея хорошая, но накладная, да и не это сейчас главное. Вспомнилось приглашение от Геннадия Григорьевича. Литпосиделки, или как там у них – литературный клуб? Да, кажется так. Не нравятся мне подобные собрания, слишком уж они смахивают на местечковость, но… Хочешь, не хочешь, а надо: себя показать, других посмотреть. За свою литературотворческую жизнь, я понял главное: без общения с себе подобными шансов подняться над собственными ошибками мало. Практически нет. К тому же интересно как на тебя посмотрят, как оценят, что скажут.
    Я достал листок с адресом, прочитал: улица Вокзальная, тринадцать. Время до четверга ещё было, но чтобы не плутать потом по пужанским улицам, лучше найти этот дом сейчас. Я посмотрел по сторонам, увидел мужчину с двумя большим сумками, наверное, местный челночник.
    — Друг, не подскажешь, где здесь Вокзальная?
    — А дом какой?
    — Тринадцать.
    — А, так то библиотека. Иди прямо, не промажешь. Зданьице приметное, увидишь.
    Я пошёл. Здание и впрямь оказалось приметное: одноэтажное, штукатуренное, с высокой крышей под старым шифером, перед фасадом небольшой палисадник с кустами шиповника. Оно выделялось из общего ряда почернелых бревенчатых домов, полуприкрытых от взгляда сплошными заборами, как бельмо… Нет, бельмо – это не правильно, библиотека всё-таки. Как маленькая серебристая рыбка в стае медлительных крабов. Да, что-то вроде этого.
    На табличке было написано: библиотека имени И. В. Камешкова. Я попытался вспомнить литератора с подобной фамилией – вряд ли библиотеку назовут в честь какого-нибудь конструктора или агронома – но память молчала, и я махнул рукой: бог с ним.
    Дверь была приоткрыта, но заходить в библиотеку я не стал. Становиться её читателем я не собирался, а вливаться в круг членов клуба пока рано. Надо ещё посмотреть, что это за клуб, что за люди, не обжечься бы, а пока можно возвращаться.

    По пути домой я зашёл в магазин купить рыбы. Увидев меня, продавщица скривила губы, и мне стало неловко: наверное, вспомнила, моё последнее посещение. Помятый, небритый. Непрезентабельный у меня был вид, самому противно, и потому не больно хочется напоминать о себе лишний раз. Но делать нечего, этот магазин самый ближний к моему дому, идти в другой – крюк на полкилометра, придётся терпеть.
    Я положил на прилавок деньги, стараясь делать вид, что моего пришествия трёхдневной давности вовсе не было.
    — Рыбы, пожалуйста. Свежей.
    — Есть минтай, пикша.
    — Сайды мне. Для кошки.
    Продавщица открыла холодильник, вынула несколько рыбин.
    — Грамм триста хватит?
    Я кивнул. Она завернула рыбу в бумажный кулёк и сказала:
    — Я своей кошке рыбы совсем не даю. Это очень вредно.
    — Что вы говорите.
    — Да, вредно, - повторила продавщица. – Я куриные головы покупаю, отвариваю их минут десять и потом остужаю. И ещё молока немного даю. И уж точно никаких вискасов. От них вреда ещё больше. У меня у соседки кошку этим вискасом кормили. Так представьте себе – сдохла!
    Лучше бы я снова пьяным пришёл. Вот скажи мне, Господи, почему я должен выслушивать этот бред? Ладно бы мы с этой продавщицей друзьями были, так ведь нет, я даже имени её не знаю.
    Продавщица подождала, что я отвечу, не дождалась, и, фыркнув, бросила кулёк с рыбой на прилавок. Я поблагодарил, взял кулёк и ушёл.
    Подходя к дому, я услышал звуки ударов молотка. В вечернем воздухе они раздавались как выстрелы – сухие и резкие. Отворив калитку, я увидел Аркашку. Он стоял возле беседки и обухом топора вгонял в неё гвозди. Беседка моя выпрямилась и более не походила на Пизанскую башню. Да, так практичнее, можно теперь чайку попить, не опасаясь, что вся эта деревянная конструкция рухнет на голову. Но с другой стороны, очарование италийских мотивов уходило прочь, и от этого становилось немножко грустно.
    — Привет.
    Аркашка обернулся ко мне, кивнул.
    — Погодь малость, с обвязкой закончу.
    Он был трезв. Я обратил внимание, что его несуразность и бомжеватость пропали. Он стал чистенький, ухоженный, как все. Обычный. Это явно бросалось в глаза и от этого тоже становилось немножко грустно. Я не желаю ему зла, нет, но тот образ, который я увидел и принял в день нашего знакомства, исчез, а на месте исчезновения всегда образуется пустота.
    — Вот, хозяин, принимай работу.
    Я осмотрел беседку, оценил: да, хорошо, крепко.
    — А столбик где взял?
    — Принёс.
    Нормально.
    — Я должен тебе что-то?
    — Если только рублей тридцать на пиво.
    Я дал. Снова. И мне так показалось, попроси он ещё – снова дам. Сложно отказать Аркашке, мне сложно.
    — Пойду, а то Нюрка к ужину ждёт.
    — Давай. Увидимся.
    Аркашка сложил инструмент в плотницкий сундучок и посмотрел на меня с детским смущением.
    — Ещё это… спасибо, что до дому меня довёл… Ну, в тот раз. И опохмелиться оставил. По-человечьи всё. Спасибо.
    Я отмахнулся, дескать, ничего страшного, любой бы так поступил, что ни говори, но мужская солидарность не пустой звук. Глядишь, и меня когда-нибудь придётся до дому нести.
    Аркашка притворил за собой калитку, а я сел на лавку в исправленной беседке, положил на столик кулёк с рыбой. Сейчас посижу немного, поставлю чайник, заварю чайку. Надо будет поспрашивать у местных, может, у кого самовар найдётся. Сейчас такие вещи антиквариатом считаются, ну да вдруг кто продаст не задорого? Буду самовар ставить, пить чай из блюдца с вареньем и сушками. Лепота.
    На колени ко мне прыгнула Муська, заурчала любезно, потёрлась головой о руку, заглянула в глаза.
    — Что, радость моя, соскучилась? – улыбнулся я, гладя её по спинке, и вспомнил про кулёк. – А, так ты рыбку учуяла? Ох ты прохвостка. Ну пойдём, пойдём в дом. Покормлю.