Есть у меня любимый-нелюбимый родственник. Папин брат. Встречаемся один-два раза в году по бурундайской прописке, в живых его давно нет. Нелюбимый, потому что не могу простить его гнусные выходки в адрес бабушки в последние её годы. Не могу забыть его пьяные слёзы в период её тяжёлой ангины, и его кликушество: «Иди, попрощайся!». А перед этой болезнью и после, слова в её адрес были, гм, не для печати. От такого общения с ним меня прикрыли мама и папа, я много не видела и не слышала.
Я хотела забыть. Не получается. Его могила теперь моя забота. Да и правде в глаза взглянуть надо – я могу оказаться там, рядом с ним. Это не о душе, это о прахе земном мысли. И мои прощения-не прощения – моя земная духовная работа. Я также не могу забыть, какой он был талантливый лёгкий и щедрый. Учитель физкультуры, с которым дружили дети. Спортивный инструктор в пионерском лагере, а горы кого хочешь проверят на вшивость. Фотохудожник, от которого не осталось ни снимков, ни плёнок, а он мне однажды в шестом классе переснял и напечатал составное фото Эйфелевой башни для конкурса 1 метр 20 см высотой. Это ж как разрешение подбирать надо было – плёнка, увеличитель и фотобумагу достать! До цифровых доступных он просто не дожил.
И при этом отец, дети которого взрослели без него. Не то, чтобы донжуан, но где-то близко. Ради красного словца не пожалеет… Мать, вот, не жалел. Ради форсу решил восстановить правильное написание фамилии и даже добился исправления в половине документов. Такая «святая память о предках». А у папы на руках оказалась проблема – не обновлённый, ещё советский паспорт и куча документов юридически на разные фамилии. Он и отец моего мужа пошли по инстанциям (ЦОНов не организовали тогда) и привозили начальствующих клерков на дом, потому что дядя к этому времени потерял одну, а потом и другую ногу – алкоголь и диабет здоровья не добавляют даже физкультурникам. Спасибо аташке, участнику ВОВ во многом шли навстречу, документы успели нормально оформить при жизни дяди, после было бы куда сложнее.
Так что формально и не родственник он мне, фамилии разные. Его детям сообщили о смерти, они живут в другой стране, в ответ было несколько писем с религиозной миссионерской тематикой, и лет через пять или шесть пришел от них вопрос о доле в наследственной квартире. И всё.
Была эта жизнь или так, прошелестела? На похоронах я осталась мыть полы и готовить. Когда уходили домой, у меня на пальце сломалось обсидиановое кольцо, на два кусочка.
Я хочу забыть, но помню. На кладбище вокруг очень много заброшенных могил.