Временами у него всё валится из рук, особенно при доении коровы. В такие минуты ему нельзя поручить даже пустяковый ремонт микрочипа – настолько ловко он почёсывается от безделья. Виртуозная неуклюжесть ярко выделяет его из серой, безликой толпы точно так же устроенных индивидуумов.
      Его дюжий организм назовешь скорее чахлым, чем мозглявым. Этим своим организмом он длительное время лопал что дают, не давал себя в обиду, впитывал академические знания и этим же неуёмным организмом прокатывал командировочные и любил баб. Стальное рукопожатие одряхлевших пальцев и лучезарный взгляд потухших небесно-голубых глаз до того приветливы, что хочется от греха подальше взять доску с гвоздями и загородиться ею. На седой кудрявой лысине произрастают буйные вихры, красиво обрамляя изборождённый морщинами низкий лоб демагога и просветителя. Нездоровая гладкость кожи и болезненно упругая походка красноречиво указывают на прекрасно развитую тугоухость, отменное юношеское слабоумие и чудесно сохранившуюся привычку шаркать сандалиями.
      У него устойчивая, ровная психика: вот перед нами мертвецки жизнерадостный хрыч, а минуту спустя – безнадёжный оптимист, у которого всё в прошлом. Медную серьгу в ноздре – вечный атрибут вольнодумца – он, краснея от смущения, выдает за правительственную награду. Сколько он ни зарекался от бескомпромиссных сделок с совестью, так и не смог преодолеть в себе циничное чувство стыда. Можно только любоваться, как он жизнерадостно горюет или, наоборот, предаётся душераздирающему веселью.
      Не так часто в детстве он перечитывал грязную-прегрязную книжку «Мойдодыр», чтобы, став взрослым, путать Вальтера Скотта с Вольтером, а Маркса с Маркесом. А если сказать проще, ему свойственны энциклопедический провинциализм и компактный, уютный круг интересов, широкие жесты крохобора и мелочное великодушие. У него давнишнее правило выхлёбывать каждый день полведра водки, но он почти всегда отступает от заведённого обычая. Иногда бывает безрассудно храбр, как беременная женщина, но чаще в нём преобладают малодушие десантника и партизанская трусоватость.
      Предпочитает одеваться щёголем – точь в точь, как эпатирующий допризывник на гауптвахте. Хорошо воспитан, умеет держать вилку и нож, ужиная на гламурном мусорном контейнере в недешёвой подворотне с представителями других элитарных меньшинств. Многословный, тараторящий, словно житель Финляндии, он по-итальянски сдержан в мимике и жестикуляции. Его образная, достаточно гугнивая русская речь обильно уснащена изящными непристойностями. Благовоспитанно икая в ходе задушевной беседы, он элегантно ковыряет в ухе зубочисткой.
      Кстати, он изъясняется по-русски почти так же складно, как девушка из Нагасаки, которую обучали этому языку иудействующие арабы-забулдыги, кажется, в Кейптаунском порту, хотя нет – в притонах Сан-Франциско. А вот его дочурка, наоборот, весело щебечет на церковно-славянском, подписывается «Ребинушка» (иногда «Бирозынька») и мечтает сплясать на свадьбе в каком-нибудь глухом сибирском скиту.
      Как отзываются о нем окружающие? Отмечают его открытость с двойным дном, бесхитростность лисицы, змеиное простодушие, а также неиссякаемую мудрость козла. Отзывчивость амёбы довершает затейливый букет его добродетелей. Про таких, как он, в народе говорят: «Душа за пазухой и камень нараспашку».