То, что этот приземистый домик во Флотском переулке когда-то был двухэтажным и самым высоким в округе, сейчас вряд ли кто помнит. А вот Сергей Владимирович этого не забыл. Как не забыл и маленькую комнатку с кухонькой, которые полвека назад снимала здесь его семья. Не забыл, как сначала катался по переулку на трёхколёсном велосипеде, а потом учился кататься на двухколёсном – папа тогда бежал сзади, придерживая седло, и повторял: «Педали, педали-то крути… и не бойся, не упадёшь, главное быстрее…». Не забыл, как зимой его возили на санках, а летом водили пешком в детский сад. Не забыл походы в баню по субботам – о, какой вкусный лимонад там был! Не забыл, как с огромным букетом гладиолусов пошёл отсюда в первый класс. И пожар он не забыл…
Дом этот, тогда ещё двухэтажный, с каменным первым и деревянным вторым этажом, с большой мансардой и балконом, принадлежал Елизавете Павловне и Петру Андреевичу. За домом был садовый участок, на котором росли две туи, грушевые деревья, яблони и терновник, и где хозяева выращивали свёклу, морковь, огурцы с помидорами, а также цветы. Мама Серёжи тоже сажала там цветы. Особенно ей нравились анютины глазки, петуньи и незабудки. А ещё на участке была высокая угольная куча, которую почему-то называли ямой. В холодное время года Пётр Андреевич огромной совковой лопатой загружал углём старые, со сколотой эмалью, тазы и относил их в подвал, где стоял большой котёл. Пётр Андреевич был жилистым, высоким и резким в движениях мужчиной. Сергей его боялся. Взгляд у Петра Андреевича был колючим, холодным, таким, что казалось, он проникает прямо внутрь Серёжи, всё замечает – и Пётр Андреевич знает про Серёжу больше, чем кто-либо вообще. Даже больше, чем сам Серёжа. А вот Елизавета Павловна страха не вызывала. Она любила погладить Сергея по голове, пригласить в гости и угостить конфетами. Но Сергей не любил бывать у неё в гостях. Окна в хозяйской части дома закрывали тяжёлые бордовые бархатные шторы, по углам комнат стояли кресла с плюшевыми спинками и сидениями, да ещё и покрытые набивными чехлами, стол в центре гостиной закрывала толстая чёрная скатерть с вышитыми розами, а на стенах висели ковры и коврики с оленями на фоне гор и озёр. Всё это давило и вызывало дискомфорт. Но главное, что не нравилось Серёже – это запах, приторно-сладкий, который господствовал во всех комнатах, и приходилось прилагать усилия, чтобы сдерживать тошноту, а при этом ещё и улыбаться, отвечать на вопросы и не показывать хозяйке, насколько тяжело приходится. Хотелось быстрее выйти на улицу – и вдохнуть чистый воздух. Как сладок воздух свободы, Сергей прочувствовал с самого раннего детства.
Однако, несмотря на свой колючий взгляд, Пётр Андреевич был спокойным и, можно даже сказать, тихим человеком. Он не повышал голоса, никогда не ругался и всегда сразу, без малейшего промедления, выполнял всё, о чём его просила Елизавета Павловна. А Елизавета Павловна была властной женщиной! И у Сергея было чувство, что в отношениях этих людей существует какая-то тайна, что есть какая-то давняя история, делающая эти отношения таковыми, какими они были. Но что это за история – Серёжа не знал.
Да, Пётр Андреевич был тихим человеком. Но это было так за исключением одного-единственного дня примерно раз в два месяца. В этот день Пётр Андреевич поднимался на второй этаж дома, запирался там на ключ и начинал пить. Пил он с самого утра. А где-то после обеда, ближе к вечеру, часа в четыре – раздавался крик. Крик был страшным. Было такое ощущение, что кричит не человек, а дикий зверь, который мечется в клетке. Зверь, которого истязают, а он не может вырваться и вот он кричит, рычит, бросается на прутья – и ничего кроме боли не испытывает. Гортанный, нутряной крик разносился по дому, по переулку, то ослабевал, то прекращался, а потом начинался снова. В этом крике рыдания сменяли какие-то невнятные слова, а потом крик становился воем, менял тон – и снова замирал… и снова начинался… Но уже к ночи всё затихало, иногда слышался громкий храп, а на следующий день было уже тихо. Вечером следующего дня Пётр Андреевич, пошатываясь спускался вниз, вынося пустые бутылки из под выпитой водки. Елизавета Павловна ждала его у порога, молча приобнимала мужа и уводила его вглубь дома. А наутро жизнь входила в прежнюю ровную колею.
Когда такое произошло в первый раз на памяти Сергея – он был напуган до смерти. И хорошо запомнил тот день. Никогда до этого он не слышал такого крика, даже когда кричала баба Дуня в деревне, внук которой утонул в пруду. Но мама прижала Сергея к себе и сказала: «Не бойся, сын. Всё нормально. Такое бывает». И такое бывало, и бывало, и бывало… Сергей и потом, почти каждый раз, спрашивал у мамы о причинах этого, совершенно дикого, не укладывающегося ни в какие рамки, крика, но мама не отвечала и только говорила: «Так бывает. Так иногда плачут мужчины». И только через полтора года, когда крики уже стали совсем привычными, когда Сергей слегка подрос, мама внимательно посмотрела на него, задавшего свой вопрос в очередной раз, помолчала и сказала: «Пётр Андреевич с тридцать седьмого года, а потом во время войны, да и после – работал в охране лагерей для заключённых. То, что ты слышишь, сын – это кричит совесть». Сергей тогда ничего не понял из этого ответа, за исключением того, что Пётр Андреевич где-то перед кем-то провинился и теперь об этом жалеет. «Наверное, перед Елизаветой Павловной провинился…», – так он думал. И вопросов больше не задавал.
А пожар случился летом, в год перед школой. Когда Сергей с мамой возвращались из детского сада, их обогнали три пожарные машины. Впереди начал вырастать столб чёрного дыма… Мама посмотрела через заборы и сказала: «Ух ты, двухэтажный дом горит!». А потом вдруг побледнела и сказала: «Бежим!». Когда Сергей с мамой добежали до дома, то пожар уже почти потушили. Второй этаж дома сильно пострадал и от огня, и от воды – и его потом снесли, подведя первый этаж под крышу. Так и появился в переулке этот низенький одноэтажный домик.
В том пожаре сгорел Пётр Андреевич. От него пожар и начался. «Непотушенная папироса», – так тогда сказали пожарные. Это был «тот самый» день, день плача.
Елизавета Павловна пережила мужа на двадцать лет. Она сразу тогда потеряла всю свою властность и выглядела так, словно изменилось что-то большее, чем её жизнь, так, словно помимо её собственной жизни изменился весь мир вокруг неё. Причём места в этом мире она для себя не видит. С тех пор она стала часто сидеть на лавочке перед домом и молча смотреть на людей, проходящих мимо. И Сергея в гости приглашать она перестала.
Сейчас Сергею Владимировичу стало многое понятно в той давней истории, в том, что он видел и не понимал тогда. Он понял слова мамы, которые запомнил, несмотря на свой тогда малый возраст. И в жизни своей Сергей редко, но не раз потом слышал этот гортанный дикий крик взрослых мужчин.
Иногда, вспоминая свою жизнь, перебирая её события и оценивая свои поступки, Сергею тоже хочется закричать… но он пока ещё может кричать молча.
«Так кричит совесть!», – сказала тогда мама. И не только совесть – понимает Сергей Владимирович сейчас.
Опубликовано: 11/03/20, 00:42 | Последнее редактирование: Black_programmer 02/10/20, 13:10
| Просмотров: 893 | Комментариев: 34
И - ах, какой красивый дипломчик! ))
Мой двоюродный дед - Косарев Александр Васильевич - первый секретарь ЦК ВЛКСМ (1929—1938), любимец Сталина, основатель ДСО "Спартак" - был расстрелян в 1939 году, репрессирована его семья.
Второй мой двоюродный дед был главным инженером завода "Салют", выпускающего моторы для самолётов. Моя бабушка рассказывала мне, как в 30-е годы он входил в "тройки" (ты-то знаешь, что это такое) и был обязан подписывать "троечные" приговоры. В такие дни он приходил домой чернее тучи, бабушка уже всё понимала, наливала ему стакан водки, дед молча выпивал стакан... потом другой... а потом почти так же, как герой твоего рассказа стонал горлом до хрипа...
Это сегодня легко сказать: "Почему молчали, почему не отказывались"... Отказаться - погубить не только себя, но и свою семью, и ещё многих-многих людей. Когда этот мой дед состарился, он днями сидел в дачном саду на скамейке - недвижимо и молча, глаза были повёрнуты в прошлое...
Жгучая тема, Андрей. Но говорить об этом необходимо, помнить надо.
Спасибо Вам! )
Иногда мне кажется, что человек это вселенная, а совесть его - обитаемая планета среди камней и черной материи
Как читатель, могу сказать, что я проникся этим страданием, почувствовал его, значит, автор не зря старался, и рассказ получился!
Что можно отметить, как блошки:
Злоупотребление «былью». Вот характерный пример: «Пётр Андреевич был спокойным и, можно даже сказать, тихим человеком. Он не повышал голоса, никогда не ругался и всегда сразу, без малейшего промедления, выполнял всё, о чём его просила Елизавета Павловна. А Елизавета Павловна была властной женщиной! И у Сергея было чувство» - 3 раза «был»! И таких примеров по тексту много.
«Елизавета Павловна ждала его у порога, молча приобнимала мужа и уводила его вглубь дома» - по-моему, не совсем удачная конструкция: ждала его, потом приобнимала мужа, затем уводила его. Я бы написал эту фразу так: «Елизавета Павловна ждала мужа у порога, молча приобнимала его и уводила вглубь дома», но это на Ваше усмотрение.
«Мама посмотрела через заборы и сказала: «Ух ты, двухэтажный дом горит!». А потом вдруг побледнела и сказала: «Бежим!»» -- Здесь по логике выходит, что Сергей с семьёй уже не жили в этом доме, но когда они успели съехать, не упомню. Или не было этого в тексте, или я невнимательно прочитал. Если не было, лучше этот штрих добавить.
В последних абзацах Вы написали «Когда Сергей с мамой возвращались…» и тут же, через полторы строчки эта конструкция повторяется «Когда Сергей с мамой добежали». По-моему, нужно немного поразнообразить!
По запятым ничего сказать не могу, я в этом откровенно слаб.
Не претендую на истину в последней инстанции, это чисто моё КМК.
Замечания принимаются. За исключением одного - "по логике выходит, что Сергей с семьёй уже не жили в этом доме". Нет, не выходит. ) Они жили там же, просто мама сразу не поняла, что горит именно её дом (несмотря на то, что он был единственный такой, двухэтажный, в своём окружении). Но это понимание к ней пришло быстро - и вот тогда она и побледнела. Возможно, Вас смутили заборы, "через которые" мама посмотрела на пожар. Это был не один забор. И герои ещё не дошли до дома, а смотрели издалека. Я подумаю, не стоит ли вставить это "издалека" в текст.
И над остальными замечаниями я подумаю. Возможно исправлю, возможно нет, но в любом случае буду в дальнейшем следить за отмеченными моментами.
И ещё раз - огромное Вам спасибо! )
Ну, мне так показалось)
Разумеется, принимать или не принимать мои замечания - Ваше абсолютное право, я просто высказал своё мнение, и я не профессиональный критик, а просто автор.
Рад, если мой труд будет Вам полезен!
Но достоверное и реалистичное, и чувствуется, что написано с натуры - очень убедительные детали (куча, которую называли ямой, взгляд, проникающий внутрь, описание крика).
Спасибо Вам! )
А насчёт собак... Это он Найду привёл, лелеял её, можно сказать. Любил её. И мы все её любили. Но и щенков её он топил, никуда не деться было.
одного единственного = одного-единственного (прошу прощения, на глаз попало)
Что касается привязки событий, то просто за два месяца у Петра Андреевича "накипало", видимо. Какие уж там даты...
А в отношении лагерных охранников более позднего времени, конечно, уже можно кое-что понять из довлатовской "Зоны". Тоже судьба незавидная, хотя совести кричать там уже нет повода.
А насчёт совести... Это дело каждого. Здесь можно только предполагать что и как.
Я ведь здесь свои детские воспоминания описал. Имена только поменял на созвучные... а переулок назывался Армейским. )