Замок отомкнулся, дверь отворилась, в проеме обозначились две тени. Шурша подошвами, они проскользнули сквозь обезоруженный четырехугольный проем в стене, затем, застыв на секунду, осмотрелись и направились к двери, из-под которой пробивался неяркий свет. Оттолкнув ее, тени в лучах настольной лампы утратили свой призрачный камуфляж и превратились в двух людей. Мужчину и женщину. Они медленно, абсолютно никуда не торопясь, осматривались.

Тот клочок пространства, где они оказались, не являл собой ничего необычного в убранстве, обстановке и дизайнерских решениях. Простецкая икеевская мебель намекала своим обилием на наличие финансов и недостаток вкуса хозяина, это же подтверждал спрятавшийся в ворохе бумаг компьютер. Легкая тень беспорядка сообщала о горделиво-свободном социальном статусе проживающего здесь, ну, а укоренившаяся обрубком в трехлитровой банке с водой и разукрашенная лентами да гирляндами пушистая представительница хвойных растений, безошибочно указывала на время, текущее в данный момент. Предпосленовогодье.

Сам же хозяин тоже был здесь. Уперевшись лбом в заставленный нетронутыми яствами и напитками стол, он не обращал на вошедших абсолютно никакого внимания. Сжатая в руке надкусанная авторучка продырявила острием своим несколько торопливо исписанных листов, лежавших перед ним. Салаты неторопливо портились, вино нетерпеливо нагревалось, но никому до них не было никакого дела, потому что, кроме укоренившегося черепом в деревянную поверхность, вокруг больше никого не было.

Мужчина оставил свою спутницу на пороге, торопливо прошагал через комнату, склонился над не подававшим признаков сознания и принялся внимательно обнюхивать его. После чего выпрямился и оперся левой рукой на то единственное, что выделяло эту комнату из массы подобных ей.

На изящно вывитую петлю.

- Странно… - буркнул он в нос – Видимо, не употреблял. Просто-напросто вырубился. Такое с ним бывало?

Та, к которой был обращен этот вопрос, мягко переступила порог, привычным жестом нащупала за дверью кресло, погрузилась в него, и только потом ответила.

- Ты же знаешь, что с ними все всегда бывает по-разному, но не прекращаешь задавать пустые вопросы. Нет, конечно, он не имеет привычки спать за столом с зажатой в пальцах ручкой. Впрочем, он и ручку-то в руках держит обычно исключительно для резолюций. Странно. Посмотри, что он там начирикал.

Мужчина освободил пришпиленные ручкой к столу листы, пару минут внимательно их изучал, после чего громко, заливисто, но без всхлипов расхохотался.

- Немыслимое дело! Самоубийца сел писать свое последнее послание, решил объяснить из-за чего и почему, но так увлекся написанием, что забыл, что и зачем он затевал! Замечательно! Но какие эмоции, какие эпитеты… Не хочешь прочесть?

Он затряс перед ее носом помятыми листами. Рука, нехотя потянувшаяся к шелестящим страницам, остановилась на половине пути и, подумав, все же закончила начатое движение. Серые глаза медленно заскользили по строчкам.

" Итак, я все обдумал, взвесил и решил. Не ищите виноватых, все равно не найдете и ничего не поймете. Потому что я и сам толком не могу понять, что случилось, несмотря на то, что происходило все именно со мной.

Я запутался.

Началось все два года назад, когда к нам с Максом пришли первые настоящие деньги. Ну, кто мы были раньше – пара ездовых собак, ишачащая в поисках тех, кто согласиться пополнить своим вкладом и без того некислое состояние шефа и носящих затертое от ежеминутного употребления звание "менеджеров”. Большой босс временами похлопывал нас по плечу и толкал свою любимую тему про то, что мы все как бы партнеры, но так было лишь до того момента, когда речь заходила о деньгах. Поэтому мы решили создать свое "безнадежное” предприятие, назанимали денег у кого только могли и очень быстро их проели.

И вот когда подступило время платить по счетам, к нам неожиданно пришел он. Бог торговли, иначе не скажешь. О его умении предугадывать те места, где, вопреки всем прогнозам, прольется золотой дождь, уже складывали легенды, а лицо регулярно мелькало на обложках журналов и в светских новостях. И вот такой "акуле большого бизнеса” вдруг взбрело в голову воспользоваться именно нашими услугами. Почему, зачем – не понимаю. Сам он говорил, что тоже когда-то начинал и теперь, по мере возможностей, желания и не во вред себе, старается помогать тем, кто только делает первые шаги, но во все это как-то не слишком верилось. Если уж начистоту, то я никогда не верил. Но помалкивал.

Короче, мы с Максом переглянулись, вспомнили анекдот, про то, что жизнь начинает налаживаться, и засучили рукава, тем более что с легкой руки нашего благодетеля к нам сначала, тонкой струйкой, затем ручейком, а потом и полноводной рекой хлынули заказчики. Тогда, в качестве еще одного щедрого жеста, к нам был направлен его личный референт с целью упорядочить броуновское движение наших дел.

И пришла она.

Наверное, никаких атмосферных эксцессов в тот момент не происходило, но мне показалось, что небо раскололось надвое, из него вырвался огненный столб, который сжег все вокруг и испепелил меня дотла, разметав прах по белу свету. Я пытался подобрать слова для приветствия, но из горла вылетали лишь междометия и она, удивленно вспорхнув бабочками бровей, посмотрела на меня с какой-то непередаваемой печалью. Это был контрольный выстрел. Меня можно было паковать в пакет, застегивать молнию и выносить.

И дело не только в красоте, хоть я никогда не мог подобрать слов, чтобы описать, насколько она прекрасна. От нее исходило что-то такое, что заставляло забыть обо всем и выложить все, чем богат, все, что есть у тебя и в тебе, выжать всего себя до капельки только ради того, чтобы на дне этих бездонных, серых и грустных глаз заплясали искры радости…

Впрочем, обо всем по порядку.

Что естественно, с ее приходом мы поняли, что были полными лохами и ничего толком не умели. Впрочем, принимать эту горькую правду и отдуваться за навороченное приходилось в основном Максу, потому что я повел себя как робкий и стеснительный мальчишка и старался придумывать мириады важных и ответственных дел, из-за которых будто бы не мог находиться в зоне ее личного контакта. Если подобного сделать не удавалось, то я заранее разрабатывал линию поведения, чтобы казаться умнее, сильнее, решительнее и имеющим еще многие скрытые положительные качества. Правда, этого почти никогда не получалось, потому что стоило ей пристально посмотреть на меня и все это стекало, словно подтаявшее эскимо с палочки. И какие уж тут могли быть дела насущные… Поэтому моя роль в нашем проекте становилась все более и более номинальной, и я временами начинал подозревать о неотвратимом приближении того дня, когда мои робость и нерешительность станут причиной того, что со мной поступят, как с балластом.

Но однажды… Однажды наш благодетель решил вывести своих неоперившихся птенцов в свет. Не могу назвать, что для меня это было комфортным мероприятием, но пришлось на целый вечер приклеить к своему лицу улыбку и поддерживать ни на йоту не интересующие разговоры. Макс же, наоборот, чувствовал себя, как рыба в воде, перетекал от одной кампании к другой и везде заводил новые, полезные знакомства. Наконец, он уплыл уже из пределов моей видимости, оставив вместо себя тлеющий ворох безрадостных мыслей, которые я было собрался залить изрядной долей коньяка, как рядом со мной возник мой сероглазый ангел с просьбой отвезти ее домой. Естественно, все буржуйские напитки были тут же отправлены в отставку, а железный конь оседлан и опущен на колени перед прекрасной дамой.

Одинаковые в своей яркости огни пригородной трассы привели меня в чувство и развязали язык. А, может быть, просто слишком многое накопилось внутри и теперь, разрывая с треском всевозможные оболочки, вырвалось наружу. Не отрывая глаз от дороги, я умудрялся что-то говорить, вспоминать, объяснять и даже читать стихи, выуженные откуда-то из глубин памяти, отчаянно желая при этом, чтобы произошло чудо или катаклизм вселенского масштаба и этот путь, эта трасса в свете фонарей никогда не заканчивались.

Но.

Есть начало и конец у любой истории. Нас втянул в себя город, покружил немного по своим лабиринтам и вынес на финишную прямую. Взвизгнули тормоза. Она посмотрела на меня пристально-изучающе и, улыбнувшись уголками губ, медленно, почти нараспев произнесла

- У тебя сейчас такой вид, что кажется, если я открою дверь и выйду, то ты умрешь прямо здесь, на этом самом месте. Поэтому поехали дальше.

Стоит ли говорить, что я рванул с места и погнал, словно обезумевший формулист, которому со всех сторон сигналят желтыми флагами, а он, с непонятным упрямством, продолжает идти на обгон. Маршрут моего движения мог претендовать на попадания во всевозможные книги рекордов в номинации самого извилистого, потому что его просто не было, как такового. Я действительно ехал куда глаза глядят, абсолютно не осознавая ни места, ни времени и говорил, говорил, говорил…

К середине ночи машина видимо решила, что хватит на сегодня путешествий и, не спросив моего мнения, выехала на место своей постоянной дислокации, прервав тем самым мой нескончаемый монолог. Только я успел начать неуверенное и путаное объяснение того, что, дескать, живу я здесь, как в ответ раздался приступ смеха с хрустальными переливами и трещинками. Она думала, что я не просто бесцельно вожу ее по городу, а не решаюсь пригласить к себе, несмотря на то, что наши дома оказались в десяти минутах езды друг от друга.

И этот смех, это непритворное удивление стали последней каплей, которая разрушает плотину. Я выскочил из машины, обежал вокруг, распахнул дверь, рывком вытащил ее наружу и сгреб в охапку.

И время замерло.

В двух дюймах друг от друга, в ощущаемом каждой клеточкой желании соприкоснуться, в шелке коже и хмеле волос, в мелодии дыхания и сердцебиения, в неуклонном встречном движении губ…

Позже, когда наступающий день уже нетерпеливо уткнулся в восток, когда все покрывала, драпировки и одежды были отброшены за ненадобностью, когда стало понятно, что телесные подробности не раздражают, мы долго смеялись над тем, как прятали и маскировали друг от друга то, что было понятно с самого начала. Она встряхивала копной медных волос и, перебивая меня, рассказывала, как пыталась вести себя со мной максимально строго, дабы не выдать, не показать того, что внутри ворочается. Она говорила, что, по ее мнению, люди безукоризненно разучили эту игру в прятки и очень часто маскируются настолько хорошо, что так и не находят друг друга, если не представится счастливый случай.
И еще то, что с нами, похоже, он произошел.

На следующей неделе я вернулся к делам и они, видимо почуяв мой неподдельный интерес, стали отвечать мне взаимностью. Все, к чему бы я не прикасался, тут же складывалось, шло в нужном направлении и приносило искомый результат. Мой компаньон был ужасно удивлен подобной перемене слагаемых, но и он (при его-то скептицизме) не мог не признать то, что в подъеме кривой нашего благосостояния вверх по большей части моя "вина”. Дни пролетали в безостановочном кружении, но являлись для меня лишь прелюдией к грядущим вечерам. К тому отмеченному счастливыми знаками, вытащенному наугад из мешочка с рунами времени, когда я мог быть рядом с ней.

Судьба была безмерно щедра к ней, одарив всем, чем только возможно, но, несмотря на это в серых глазах почти всегда оставалась грусть. Затаенная, немыслимая и непонятная. Я как мог, пытался разогнать эту пелену: ни одного дня не проходило без того, чтобы я не приносил ей какой-нибудь подарок, причем не обязательно что-то большое, ценное и значимое. Так, однажды, я накупил множество маленьких игрушечных сердечек и разложил ей во все карманы, в сумку, усеял ими машину, а так же проехал загодя по всем местам, которые она собиралась посетить, чтобы оставить там маленький игрушечный кусочек сердца. Или, открыв глаза, она видела, что комната буквально доверху заполнена разноцветными воздушными шарами, которые я всю прошедшую ночь натужно надувал на кухне. В общем, вел себя, словно мальчишка, дабы хоть на минуту пробудить немножко радости на дне этих бездонных серых омутов. Иногда мне это удавалось, и тогда я чувствовал себя самым большим везунчиком на свете. И со временем это стало единственно важным в жизни, моим смыслом, путем, кармой, кульпой – как угодно, остальное же было сдано в архив и постепенно начало покрываться пылью.

Дела были снова забыты, я возил ее по разным частям света, в надежде, что новые яркие впечатления заставить ее глаза засиять, но создавалось впечатление, что все это она уже видела и не раз. Нет, конечно, она не сидела сутки напролет с печальным выражением лица. Улыбалась, смеялась, удивлялась окружающему, наполняла свою жизнь новыми людьми и впечатлениями, но, при всем при этом, глаза оставались, словно ряскою водной подернутые. От этого мне казалось, что я все делаю как-то не так, неправильно и нужно что-то еще, новое, доселе неизведанное.

И я старался. Честно.

Но.

Результатом этого стало то, что я вдрызг разругался с Максом, потому что ему надоело терпеть мои многомесячные периоды безделья, изредка освещаемые кратковременными вспышками активности. Обкладывая друг друга многоэтажными ругательствами, мы договорились о размере отступных, которые я получу за то, чтобы больше никогда не иметь никакого отношения к этой компании и, не подавая друг другу руки, расстались. Мы дружили с десяти лет.

Телефон подавал признаки жизни все реже и реже, сетевой почтовый ящик запылился, но я не предавал этому никакого значения, ведь все мое существование было подчинено исключительно одному. Вернее, одной.
Потом… Потом я шел летним днем по проспекту и неожиданно упал в обморок. Очнулся в больнице, где провел неделю, подвергаясь повышенному интересу со стороны врачей, которые чем-то кололи, постоянно что-то брали для анализов, а потом озвучили приговор.
Точнее сказать, хронометр включили, отведя стрелку на три года, после чего финита. Ля трагикомедия.

Дальше покатился снежный ком. Выйдя из больницы, я обнаружил, что машина украдена, банк, где я хранил большинство своих сбережений, повторил судьбу мыльного пузыря, а те люди, с которыми я пытался начать какие-то новые проекты, уже успели найти себе других соратников по ловле высекающей золото антилопы… Несмотря на то, что мне по статусу смертельного больного было положено наслаждаться каждым отпущенным днем, я стал мрачен, угрюм и раздражителен. Срывался по каждому пустяку. И, что естественно, больше всего доставалось той, что была рядом. Той, что была смыслом.

Две недели назад она пришла вечером, тихо, не говоря мне ни одного слова, собрала все свои вещи и, остановившись в дверях, долго смотрела на меня своими бездонно-серыми и безупречно грустными глазами. Почти бесконечно долго. Потом взялась за дверную ручку и, не оборачиваясь, ушла.

И у меня нет никакой надежды, что я когда-нибудь ее увижу. Да и вообще нет никакой надежды…”

На этом записи обрывались. Пандора отвела глаза, ее пальцы разжались и листы бумаги медленно опустились на пол.

- Ну вот, видишь, опять нет никакой надежды. – с горечью сказала она - А я ведь видела сосуд и он был пуст. Все улетело, понимаешь. И Надежда тоже.

- За столько-то веков ты уже начала верить в собственные фантазии. – ответил ей Гермес – Ты же знаешь, что я привел тебя на землю и слежу за каждым шагом. И в том числе, проверил сосуд, из которого ты беды выпускала. Она осталась там.

- Но почему?

Услышав в голосе собеседницы нотки отчаяния, Гермес удивленно поднял вверх бровь.

- Потому что так надо. А вот ты за время пребывания среди людей переутомилась, похоже. Я всегда знал, что твое глупое желание найти в их жизни Надежду до добра не доведет. Тебе нужно отдохнуть. Поэтому иди, прогуляйся, мы скоро отбываем.

Пандора поднялась с кресла и нехотя пошла к двери. Остановившись на пороге, она обернулась, откинула назад свои медные волосы и впилась в бога путников и торговцев своими серыми печальными глазами.

- Я тебя ни о чем никогда не просила. – тихо сказала она - поэтому, надеюсь, ты не откажешь мне в единственной просьбе. Сделай так, чтобы он жил дальше. Может быть, тогда все еще образуется.

Вторая бровь Гермеса проделала путь по направлению к первой, он удивленно почесал затылок и, наконец, вымолвил

- Ладно. Один раз за столько времени можно. На ближайшем обследовании врачи сообщат ему о том, что свершилось чудо, и они не могут найти этому объяснения. А ты не хочешь узнать, что с ним будет дальше? Я ведь могу рассказать.

Ответа не последовало. Пандора лишь молча покачала головой и вышла.

"Совсем испортилась”- подумал Гермес, смотря ей вслед – " Уловка с Надеждой, бесспорно, была очень хороша, но она спасла лишь на какое-то время. И кто может сказать, что эта обладательница всевозможных даров натворит, когда поймет, насколько ее обманывали, и она пыталась отпустить на свободу то, что освободила давным-давно… Нет, надо выходить с предложением создавать новую, без комплексов, этакую Пандору version 2.0. А эту в утиль. Ну, или на свободу, если повезет. Или можно рассказать про нее этому режиссеру - он давно со своей идеей носится, может быть там перевоплотится?”

Гермес собрал с пола исписанные листы, еще раз с улыбкой проглядел их и скомкал в ладони, после чего вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

В миллионах телевизоров кремлевские куранты били полночь. Люди сгрудились вокруг столов, чокались бокалами и загадывали желания. А по пустой и заснеженной улице шла женщина, ее медные волосы развевал ветер, руки были надежно спрятаны в карманы красного пальто, а серые глаза источали неведомую грусть.

И желание найти, наконец.

Надежду.