Оно начинает просыпаться. Пока ещё ненавязчиво и робко, но уже ощутимо. Где-то глубоко в груди что-то ёкает, как перед первым прыжком с парашютом. И не важно, что тех прыжков у тебя… Каждый раз, когда оно накатывает, то расходятся облака и открывается небо. Фиолетовое… Предчувствие встречи… * Я стою у окна и смотрю на парк. Осень… Поздняя осень с её затяжным дождём и нервным ветром. В здании ДК только я и сторож. Он на первом этаже. Если подойти ко второму лестничному пролёту и спуститься на пару ступенек, то можно узнать, под какую передачу он давит храпака. А можно и не узнать, потому что он храпит громче телевизора. Я думаю за многообещающий, но невероятно растрёпанный «Эдельвейс». Это не коллектив, это сборище "самих по себе". Талантливый, но гиперамбициозный гитарист за глаза пренебрежительно называет меня «школяр» и гнёт свою линию, хотя и понимает, что неправ. Я же вижу, что понимает. Через полтора месяца он скажет при всех: «Маэстро, если я по привычке начну залупаться – смело бей с ноги.» Гениальный, но возрастной и потому вечно занятый барабанщик честно предупредил: «Майские отстучу и простимся. Не обижайся, парень, я вторую дачу хочу брать.» Весной он возьмёт к шести соткам ещё двенадцать соток земли, но до последнего останется в группе. Так и скажет: «Своих не только на войне не бросают, Серёж.» Он уйдёт сразу после меня. Ленивый, зато музыкально образованный клавишиник лохчет водяру каждый день и плевать ему на музыкальное училище, на «Эдельвейс» и на престарелых родителей, для которых он – свет в окне. Им бы надо уже цветочки выращивать, из тех, что сами растут, да на лавочке с соседями вспоминать молодость, а они гектар овощей обрабатывают, двух быков держат на мясо да три коровы на молоко плюс восемь (восемь!) свиней. Больше в сарай не вмещаются, а то бы и больше держали. И всё это для любимого Мишеньки, а того стипендии лишили за то, что подшофе явился на академический зачёт. Я заставлю его закодироваться и буду ходить на все его зачёты и экзамены. И на открытые уроки ходить буду. Я буду отстаивать его на всех педсоветах и профкомах, куда он умудрится попасть уже за драку или наезд на препода за «недопонимание творческой натуры». После одного такого воспитательного собрания директор училища, хмыкнув, скажет: «С таким руководителем ансамбля и адвоката не надо.» Меня сильно беспокоит вокалист, у которого жена вот-вот родит второго ребёнка, а первый у него аутист, считай инвалид. Ритмач и басист, безразличные ко всему и всем, кроме себя любимых – это уже мелочи. Я любого из них безболезненно могу заменить. Ритмач нас подставит, потянувшись за более длинным рублём. С рублём его обломят, и он захочет вернуться, но я встану на дыбы и весь ансамбль встанет за мной. Мы испортим Коршуну деловые отношения с родственником ритмача, но своё отстоим. Отстаивать меня, уверенные, что нервный шеф не простит руководителю ансамбля потери нужной связи, они заявятся все. Вокалист будет петь в «Эдельвейсе» до последнего выступления, на котором я буду сидеть за микшером. Он уйдёт сразу вместе со мной. Басист медленно, но прочно сольётся с коллективом. Он просто был медлительным во всём и мало кому верил. Мне поверил… Осень... Ноябрь... Первый ноябрь на гражданке после ранения, контузии, двух операций, тяжёлого реабилитационного периода длиной почти в год. Первый... Я стою и думаю. Я не знаю, что будет, и не уверен, что вообще что-то получится, но я знаю, что выложусь, чего бы мне это не стоило. Конечно, меня волнует заработок, но главное это то, что я никому не хочу быть должным. А я должен, ибо не сомневаюсь, что моя какая-никакая зарплата – это жест с барского плеча Коршуна, который не просто легко вжился в реалии текущего времени, а занял в них главенствующую нишу. Я ещё жду, когда же он, наконец, выпустит на лицо свой фирменный оскал, покровительственно похлопает по плечу и скажет: «Ну чо, Маэстро, понял с кем надо дружить?» Да, я ещё жду эту унизительную констатацию своего безвыходного положения и потому острее чувствую больничные запахи везде, везде, везде… Осень… Мокрая и холодная. Я смотрю в окно на тёмный парк и вдыхаю запахи равнодушного дождя, мёртвых листьев и безысходности. Я слышу Лёшку: «Серёг, армия и прокормит, и обеспечит. Они вон как в тебя вцепились-то. Чуешь?» Я слышу приглушённый голос Дэна: «Серёг, я прошу тебя - выживи. Слышишь? Я тебя прошу.» Бабушку слышу: «Серёженька, дай бог ты повзрослеешь раньше своего отца. Дай бог…» И поверх всего плывёт запах отцовского «Версаче», его бегающий взгляд, его бормотание: «Давай сам как-нибудь, а? И это… Треть комуналки с тебя.» Конечно сам, отец, конечно. Я изначально не собирался садиться тебе на шею, потому что бог услышал бабушку: я повзрослел, даже постарел, а ты нет. И не надо, живи легко, так проще, а у меня не получается, чтоб легко. Осень... Та осень - первая на гражданке после всего того, что не каждому удаётся пережить. Сейчас, сидя в большом уютном доме в своём кабинете, в удобном кресле за хорошим компьютером, я врос в неё настолько, что не чувствую вкуса кофе, а он вкусный, ибо Дэн старался. Он и сейчас старается не спугнуть моего состояния. И Светланка тоже не хочет, чтобы я его потерял. И оно врастает и разрастается, и утягивает меня в ту осень, в тот ноябрь. Кто-то скажет: "Нафиг ему нужен этот навязчивый трэш?" Говорите, а я снова ухожу... * Ах, ты ж, чёрт… Хорошо, что услышал, как шеф внизу отчитывает сторожа: «Спать – это дома, а тут работать надо!» Внимание, Маэстро! Тебе срочно надо встряхнуться. Это неважно, что голова чугунная, что спина только-только с визгом вылезла из трусов, что тебя ещё качает и мотыляет. Важно принять должный вид: прохладный, собранный, отчуждённый. Сейчас шеф на тебя наедет: чего тут делаешь, не положено, иди на… Он не может не наехать, ибо утром предупредил, что ДК - не бомжатник. Кого он имел ввиду - Миню, какого ты притащил из пивнушки и уложил в кабинете, а он не смог продрать глаз до появления начальства? Или шеф имел ввиду тебя? Неважно кого, главное - предупредил. Ну что - собрался? Молодец. - Привет заново, Серёг. А ты чего не дома? Сейчас или никогда. Проси, Маэстро, ибо дома жить невыносимо, а уйти некуда. Если это не шанс, то сцепи зубы и терпи, и откладывай. Откладывай деньги на съём хоть какого угла. - Тал, я бы хотел ночевать в ДК, если ты не против. Порядок гарантирую. Его проницательный взгляд щекочет нервы. Да, он тоже повзрослел, стремительно и неоспоримо. - Маэстро, а ты чего такой белый? - Устал немного, не бери в голову. Так можно или нет? И снова меня выворачивает наизнанку его взгляд, абсолютно мне незнакомый, хотя я думал, что знаю его хорошо. - Без проблем. Подстрахуешь, а то сторож совсем оборзел, а тут техники полно. Я выдыхаю, а он сварился. И плечи устало опали. И морщины у рта, как заново пропахали. И голос не звенит, а шуршит, словно дождь за окном. - Я тоже устал и жрать хочу. Поехали в «Ночное» - перекусим? Хм... Какое ему "Ночное"? Туда не жрать ходят. Там вообще гадюшник и сплошные разборки то деловые, то из-за баб, то просто шлея под хвост попала. Утырки будут рады прицепиться к успешному. Мне, конечно, пофиг, но мне, оказывается, не пофиг: я занервничал так, что башка взвыла. - Толпа за день не надоела? У меня пряники есть и четыре бутера с колбасой. Будешь? - Давай. Не… А правда, ты чего такой белый? - Сказал же – не бери в голову. Если я белый, то ты зелёный. Иди рожу ополосни. Ты хоть видел, что она у тебя в зелёной побелке? - Неа... - Я так и понял. - Если б ты знал, как же меня всё зае**о... Всем чего-то от меня надо, а чего надо мне - это никого не волнует. - Так всегда было и будет. Не раскисай. Если надо от тебя, значит ты идёшь в правильном направлении. Только не упади в дороге, а то вон уже качает. Сейчас кофе тебя напою и кати отсыпаться. Ну ё... Шеф, блин... А обниматься обязательно? Свалишь ведь, я и так еле стою. - Братишка... Хм... Нашёл братишку. Чуть не отму****л тебя у лужи. И это совсем недавно было, а про давнее вообще лучше не вспоминать, а то сам уволюсь: как по расписанию с тобой цеплялись до фонарей, педсоветов и прочей сопутствующей мелочевки. У тебя ж при виде меня порой волосы дыбом вставали и у меня так же. Не допив кофе, я вырубаюсь под его нуду за бОрзых деляг, пройдох-мастеровых, цены, иную волокиту. Сквозь сон слышу, как он бормочет: «Тихо-тихо, Серёг. Где горит? Кто? Нет здесь никого.» Я уверен, что его голос мне снится, но утром первым делом вижу, что он, свернувшись в три погибели, спит в кресле. Я укрыт его пальто, под головой - его свитер. Не ушёл… * Осень… Второй этаж ДК. Окно на лестничной площадке, а за ним - парк, ветер и дождь. Сейчас придёт Тал. Сейчас-сейчас… *** Я словно листаю небо. Фиолетовое небо "Обречённого". И Караком на горизонте. Я вижу статую древнего Воина в кабинете Хозяина города, и самого Хозяина вижу. Я слышу, как Стихия, ставшая человеком, шепчет: «Лат…». Она его узнала. Я тоже… ПС. Если нет предчувствия встречи, то нет и Каракома, и Сайма нет - ничего нет и не будет.
