Ромка Серому по плечо. Одногодки, учатся в одном классе — а вот так. Ромка Серого не боится. Отбоялся года два назад, после реанимации, когда , после шедрых люлей «приятель оставил его, бездыханного, под школьной лестницей, и нашли Ромку только назавтра, без сознания распластанного на цементном полу. С тех пор Ромка воспринимает Серого как погоду: сегодня с утра ясно, а на большой переменке может налететь гроза, шторм, а то и цунами.
Серый подходил всегда сзади и делал удушающий захват, а потом — как ему фантазия подскажет — пинать, катать или под дых — по всякому больно. Все в классе знают, и все молчат. Знают: натешится Серый на Ромке – может, никого особо и не тронет – насытится. Но не факт, потому как злоба его – ненасытная.
Однажды, когда на уроке показывали фильм про саванну, Ромка заметил, что лицом Серый похож на варана. И развалистой, нахрапистой походкой похож. И слюной брызжет так же, как он. И так же, как у этой огромной ящерицы, глаза у Серого не живые-человеческие, а холодные, «выключенные». Как варану всё равно кого кусать — Серому всё равно кого бить – жалость – это не про него. Было время, Ромка пытался найти защиту у домашних. Но подвыпившая мать отмахивалась от жалоб: – Ты что, слабаком ?! Дай сдачи! Он — тебя, ты – его! – Так я не осилю! Он большо-о-ой! – Так и ты расти! Кто тебе не даёт?! Как не пацан! Иди сопли утри, стыдоба моя. Отцу вообще до него дела не было: приедет с вахты, ходит угрюмый – как бы ещё от него не схлопотать. Бабушка – та может и пожалеть – обнимет и причитает-плачет о том, что внучек единый, и тот – идиот-кретинёнок уродился, горе-горе... От её жалости совсем тошно станет, и уходит Ромка к себе в угол, печку ногтем ковыряет и отковырки ест. Помогает!
А ещё Ромка видит чудеса, про которые — был мал — пытался поделиться с взрослыми, но его так пристыдили... Он и стал молчком чудеса свои смотреть — вон, глянь, завиток на обоях, уголок обветшал, желтоватыми рахводами пошёл. Если просто смотреть – рисунок так себе, штамповка. Но Ромка смотрит чуть иначе, и видит – лицо прорисовывается. Вот так – вроде старик с бородой, а по другому чуть – так вроде и балеринка, на одной ножке, юбочка торчком, а то — собачка, язык высунула... а то – страшилище... По-разному на одно и то же смотреть можно, разное из того увидеть, только это кроме Ромки никого не увлекает, «идиот» говорят и рукой в досаде отмахивают. А ещё Ромка смотрит на облака.
Однажды в классе сидел так и смотрел в окно. Стекло как раз тогда новое вставили – то обычное было, а это по сравнению — зеленоватое, и небо сквозь него — другое,и в разные стёкла смотришь — небо разное! В старом стекле – больше блёклое, обычное, а в новом — вроде морской воды, Цвета другого, вроде, самую капельку добавилось, а как играет, хорошее такое, новое, праздничное! Глаз не оторвать! Как-то так всё изменилось, будто и не видел он неба никогда! Засмотрелся — вопроса учительницы не услышал – вот тебе, ротозей, за праздник!
А вот было ещё, это в реанимации, когда к Ромке прилетел гусь. Кто понимает, гусь был необычный: он не мазал крыльями, а парил, распластав крылья крестом, и сам был такой пушистый — почти как медведь в магазине, шелковистый такой на ощупь, как будто не перо у него, а пух, густой-густой, белый-белый, аж глаза режет! Повернул он к Ромке голову на длинной-длинной шее, клюв красный-красный, почему-то тоже пушистый, и говорит молча: «Залезай – покатаю!» Ромку долго упрашивать не надо — залез, в пух пушистый окунулся и полетели! Так и летел бы – разбудили... Вообще-то Ромка всё на уроках понимает и запоминает, просто думает медленно. Очень медленно. Он уже и готов бы ответить, только всем ждать надоело – поэтому они с Серым по учёбе — два «позора класса».Ромка хуже Серого — тот на физкультуре первый, а Ромка – чемпион «дрисландии» по прыжкам в ширину задом – ну так уж прозвали, за ними не заржавеет, стоят-ржут, как Ромка-недоросток пытается через козла... А Ромка может и прыгнул бы — пружина-то в нём от природы сидит... но вот почему-то не прыгается. Зато смотреть на то, как другие взлетают над снарядом — это да! Особенно — Тайка! Она чем-то пожожа на балеринку с обоев — струнка в ней тонкая, певучая: прыгнет — вся напружится так, и летит... Летит!.. Тогда и он осмелился — следом за Тайкой, да и прыгнул бы тогда, точно прыгнул, он точно знает... Но Серый успел подножку поставить – и Ромка плюхнулся, подрезанный на взлёте, «как сбитый лётчик» – эх и смеялись... Может, и Тайка смеялась – он не видел.
А в тот день он услышал в учительской, как о нём говорили, что выпишут ему путёвку в спецшколу, и там ему-Ромке только и место. Журили мать и всю его семью: «никудышний отпрыск никудышних родителей» и всякое такое. И стал Ромка на всё вокруг по-другому смотреть.Как будто и не видел никогда. Как тогда, сквозь зеленоватое стекло. Только тут и без стекла было видно, как будто стекло необычное прямо в глаза ему встало! Увидел и цветок огромный, фикус в коридоре, унылым, замученным в тесноте вазона, увидел и добрую уборщицу тётю Галю в синем халате как Золушку, красивую, но постаревшую, которую принц так и не выбрал... Увидел Тайку, пролетевшую мимо с девчонками-сороками, и понял, что больше её не увидит – там, в школе для идиотов, таких девчонок не бывает. Пришёл Ромка домой, лёг в постель и стал звать: «Гусь-гусь, прилети, в своё царство прокати!» – он уже так делал, и не раз. Когда — засыпал не дождавшись, когда – пусть и редко – получалось... ----------------- – Пропал?! Как такое возможно?! Может, ушёл куда, сбежал? С подростками такое случается. – Нет, пропал! Просто исчез! Куда – не знаем.
А Ромка летел, летел по лазурному небу, похожему на море, и смотрел, смотрел на облака...
Понравилось.