Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос, раскрыла прелестные губы и наклонилась призывно… и оглушительно задребезжала, как будто высыпали в кастрюлю полкило гвоздей. Зевс подскочил, спросонья стукнувшись коленкой о мраморную ножку рабочего стола.
    Телефон затарахтел снова.
    – Кого сатиры несут в такую рань? – недовольно гаркнул в трубку громовержец.
    – Здравствуйте. Никифор Ляпис-Трубецкой, поэт, позвольте представиться, – ответствовал бодрый голос. – Готов с неодолимым рвением и неизбывным старанием к покорению Олимпа!
    – Поэт?.. Олимпа?.. – Зевсу показалось, что он еще не окончательно проснулся. – А Олимп тут при чем? Парнас для кого строили?
    – Высота Парнаса – 2457 м. Высота Олимпа – 2918 м. Почти полкилометра разницы – чувствуете?
    Зевс не чувствовал ничего, кроме раздражения, но начинать утро с громометаний пока не хотелось.
    – Допустим. Но я-то здесь вообще каким боком? У вашей шушеры свой куратор есть.
    – Да-да – Аполлон Зевсович, я в курсе. Просто я до него дозвониться никак не могу уже третьи сутки, все время попадаю на каких-то секретарш.
    Перед Зевсом живо нарисовалась картинка чрезвычайно занятого отпрыска в бассейне с парочкой своих «секретарш». Словно прочитав его мысли, трубка с выражением продекламировала:
    – Служили музы Аполлону,
       Ему готовили рагу,
       А я простой поэт Никифор,
       Но тоже послужить могу.
    Зевс потрясенно молчал, не зная на что реагировать – на безумие сюжета, мощь поэтического слова или открывающиеся для куратора перспективы.
    Собеседник принял молчание за одобрение и неустрашимо продолжал:
    – Козлов стреляла Артемида,
       Она владела СВД.
       И вот теперь вокруг Олимпа
       Ни одного козла нигдэ.
    У Зевса резко заныли зубы. «Как же, нигдэ… половина пантеона – те еще… животные…», – с тоской подумал он и осторожно предложил:
    – А что-нибудь более… мм… поэтическое – есть?
    – Разумеется!
       Снималась в фильме Афродита,
       Но приключилася беда:
       Случайно руки оторвало,
       Когда упала под трамвай.
    В кабинете воцарилась гробовая тишина. Никифор смущенно кашлянул и добавил:
    – С натуры писано, между прочим.
    – В смысле??..
    – А у нас ее так частенько изображают. Без рук.
    Зевс прикрыл глаза, переваривая сюжет, а затем выдавил:
    – Ладно… а рифма-то где? И поэтичность?
    – Рифма – это же прошлый век! Сейчас в моде белые стихи. А все стихотворение в целом олицетворяет собой победу поэтической вольности и стремительной авторской фантазии над унылой рутиной прямолинейного бытия.
    Зевс ненадолго завис, затем подумал, что все равно ни хрена не понимает в поэзии, так что продолжил:
    – Ну, неважно. Что-то еще?
    – Конечно, вот:
       Гефест работал комбайнером,
       Гефест бобовых молотил…
    – Достаточно! – махнул рукой громовержец. По крайней мере, этот мадригал выглядел более реалистичным, и портить впечатление непредсказуемым финалом не хотелось.
    Никифор азартно продолжал:
    – Служил Гермес на субмарине,
       Он в ней дыру проковырял…
    – Этот может… – пробормотал Зевс и ободряюще кивнул: – Дальше!
    – Играла Гера на баяне…
    – Стооооооп!!! – рявкнул громовержец и опасливо оглянулся.
    В трубке хрюкнуло. Повисла вопросительная тишина.
    – Ты это… вот что… про Геру – не надо. И про меня – не надо! А вот про всех остальных – напиши, напиши… Только чтоб обязательно про всех, и побольше, а то обидятся. И тогда видно будет – и твой талант, и масштабы, и этот, как его… реализьм поэтической вольности.
    – Не вопрос! А сколько вас?
    Зевс озадаченно почесал голову:
    – Мммм… тыщи две… или три… а Гомер его знает! О, вот его и спросишь.
    – Понял, сделаем! – голос в трубке был полон горячего оптимизма и рвения.
    – Ну, вот как сделаешь, тогда и звони… – Зевс с трудом сдержал зевок и подумал, что как минимум на пару недель он может забыть про чумового борзописца. А потом можно будет его и на Кайлас отправить. Уж по-любому выше Олимпа, и богов там – вообще немерено…
    Но часа через полтора снова зазвонил телефон…