Начальник охраны, он же зам по кадрам, листал очередную папку. Анкет было десятка два, да еще биографии. «На черта они были нужны? Будто не сторожа принимаем, а сексота в 1-й отдел».
– Валечка, – лениво прогундосил он в «громкую связь», – минут через десять пригласи Иванова.
«Так-так, дата рождения… угу… место рождения… ого!.. а биография-то… е-е-е!» Вверху листа крупными корявыми буквами было выведено «АВТОБИОГРАФИЯ», а дальше на несколько страниц шел такой текст:

«Прошу извинить, но чтобы было понятней, я должен рассказать историю своего появления на свет.
Родил меня и трех моих братьев профессор биологии Гельмут Иванов.
Не лучшие были тогда времена. В секретную лабораторию на Земле Франца-Иосифа его перевели с понижением в должности и зарплате. Месяца два он бегал по ледяным холмам, воя от отчаяния и несправедливости, потом совершенно спятил.
Пользуясь отсутствием нормальной связи, профессор принялся самовольничать. Он пустил на самотек разведение всяких там секретных козявок и начал эксперименты на человеке. Суть их была такова: наделить хилый от природы людской организм дополнительными возможностями.
Конечно, не все получалось сразу. Чтобы достичь более-менее стойкого результата, профессору пришлось извести весь персонал станции в количестве трех человек.
Соблазняя несчастных, Иванов уговаривал их на операцию, а за последствия отвечать вероломно отказывался.
Так первому пациенту – физику Борщову – он вшил резервуар с керосином и гранитные гланды. Стоило Борщову крикнуть «Ха!», и из него вылетал горящий керосиновый плевок. Борщов не спалил станцию только потому, что сам сгорел дотла, нечаянно плюнув себе на ватник.
Иванова неудача ничуть не огорчила, и следующей жертвой стал химик Мурыкин. Его тоже не пришлось долго уговаривать. Мурыкин был слаб насчет алкоголя, а спирт им привозили раз в год и то, если транспорт не затирало во льдах.
Как ни был этот химик силен в химии, а выпивку из воздуха и снега создать не мог. Иванов же предложил облачить его морозо- и удароустойчивой чешуей, тогда бы Мурыкин запросто мог сгонять за спиртом на соседний Шпицберген.
Операция прошла успешно. Лязгая броней, химик плюхнулся в Ледовитый океан. Как же радовался профессор, когда тот не утонул, а пробил лед метров через сто и устремился на запад! Плохие вести пришли позже. В одной из редких радиограмм говорилось, что на Шпицбергене Мурыкина пристрелили насмерть перепуганные шахтеры.
Дольше всех сопротивлялся единственный на станции оплот государства полковник Бантиков. Он и так подозревал что-то неладное. Шутка ли – два человека сгинули! А тут еще психованный Гельмут со сладкими речами. Но и полковник сдался. Уж очень страдал без женского пола. Иванова же сначала обругал, а на следующий день расцеловал, как родного, и согласился на разделение пополам.
Мысль была в общем-то неплоха – из одного огромного организма Бантикова сделать два поменьше, не кромсая при этом детородный орган. Кроме всего прочего, это навсегда решало наболевший половой вопрос.
И действительно, сначала оба полуполковника были в полном восторге, но через несколько дней затосковали и потребовали снова соединить их в одно целое. Иванов было уперся, но полуполковники взяли его в клещи и пригрозили двойным изнасилованием. Тщетно доказывал профессор, что ничего хорошего из этого не выйдет. Когда же Бантиков очнулся от наркоза уже гермафродитом и попытался снова решить половую проблему, то расстроился до слез. Конец был банальным – полковник застрелился. Но Иванов еще долго признавал опыт с Бантиковым большой удачей. Кто знает, чем бы все кончилось, не будь подопытный психически неустойчив.
Материал для экспериментов кончился, но энтузиазм профессора не угас. Поскольку людей поблизости больше не было, Иванов решил их родить.
Задача была непростой. Сначала он сделал себе операцию по изменению пола. Без наркоза было очень больно, но Гельмут выдержал. Бедный!
Дальше было еще страшней, но Гельмут выдержал и это. В результате родились мы четверо – потомки браков профессора Иванова с белым медведем, моржом, китом-полосатиком и замороженными останками полковника Бантикова.
Детство наше было коротким, но бурным. Мы играли во льдах с тюленями и нарвалами. Вместо мультиков любовались полярным сиянием. А вечерами слушали лекции папы Гельмута. Благодаря звериным генам, мои братья росли не по дням, а по часам. Миша и Жора уже в пять месяцев весили по триста килограммов, а Кеша все пятьсот. Я был самым маленьким, но не расстраивался. В прятки мне не было равных. Это и спасло мне жизнь.
Тревожные известия достигли-таки материка. Как водится, по дороге они обросли невероятными подробностями. Пока мы валяли дурака, к архипелагу рвался атомный ледокол с целой армией бойцов, готовых сражаться с огнедышащими моллюсками-мутантами и моржами-убийцами из галактики Кала-Кала. Якобы командовал этими монстрами арабский ястреб Иванов-заде, задачей которого было прорыть под морским дном тоннель до Архангельска. Что арабский ястреб собирался делать в Архангельске, никто не знал, но тоннель вроде бы уже рылся вовсю.
Папа Гельмут, ничего не подозревая, вышел навстречу ледоколу с распростертыми объятиями.
– Сынки! – закричал он, – Идите скорее сюда!
Миша, Жора и Кеша бросили играть в прятки и побежали встречать ледокол, а я застрял между скалами. Но находился я высоко и все видел.
– Сдавайся, Иванов-заде! – кричали с ледокола по-русски и по-арабски, но Гельмут с сыновьями ничего не могли понять и пытались для смеха перекричать громкоговоритель, а потом устроили соревнование «кто громче пукнет».
На корабле это приняли за агрессию и одной ракетой уничтожили и Гельмута, и все его труды, а заодно и станцию.
Очнулся я уже на Большой земле. Все почему-то решили, что я заблудившийся полярник. Наверное из-за бороды и шапочки, сделанной из хвоста мамонта. Относились ко мне очень хорошо. Кормили. А один доктор все время просил рассказать мою историю. Мне в конце концов это так надоело, что я начал врать, мол, я полярник, мол, заблудился, мол, невеста в Мурманске ждет. Доктор, наверное, обиделся и выписал меня из больницы.
Теперь пробую устроиться на работу, так как воровать стыдно. Но везде спрашивают про какой-то диплом и еще про аттестат. Нет у меня ни того, ни другого. Да, у вас они и не требуются. Поэтому прошу принять меня в вашу охрану. Обязуюсь служить честно и понапрасну добро не тырить.
С уважением, Боня Иванов».

Начальник медленно оторвал взгляд от листка и уставился на гигантского волосатого мужика, скромно съежившегося у входа.
– Э-то ч-то? – произнес он по возможности членораздельно.
– Биография, – смущенно промямлил мужик.
– Чь-я?
– Моя.
– А к-то ты?
– Я Боня.
– Так вот слушай, Боня! И заткни одно ухо, чтоб сразу из башки не вылетело!
Мужик послушно заткнул правое ухо указательным пальцем.
– Если я еще раз твою наглую рожу здесь увижу… Если я твою наглую харю увижу… – начальник запнулся, подыскивая слова, – ты у меня… ты у меня на Северный полюс отправишься без штанов!
– Холодно будет, – пробормотал мужик, держа палец в ухе.
– Холодно-о?!! Ах, ты вашу душу мать! А ну, пшел вон! Валентина, ты что пропускаешь ко мне всякую мразь?! Чо стоишь, дуй отсюда мелкими шагами! Франц, блин, Иосиф…

На город медленно наползала длинная осенняя ночь. Боня понуро шел по улице, оставляя на свежей пороше громадные следы. Позывы тела становились просто невыносимыми. Звезды кололи сквозь фуфайку тонкими голубыми лучиками, порождали дрожь и волнение в паху. Боня сам не заметил, как оказался в безлюдном тупике на задворках продуктового магазина. «А, провались оно все!» – подумал он и расстегнул ширинку. Оттуда высунулся дрючок с необычайно подвижной головкой. По всей его длине крупными буквами было вытатуировано «Здравствуй».
Боня сосредоточился и вызвал в воображении образ полковника Бантикова. Дрючок забеспокоился и вырос на добрый десяток сантиметров. Надпись тоже удлинилась и теперь гласила «Здравствуй, дорогой друг». «М-м-м…» – простонал Боня, приводя в действие систему поиска. Воображаемый Бантиков оживился и стал принимать соблазнительные позы. Надпись начала быстро удлиняться. «Здравствуй, дорогой друг! Ты живешь в счастливом совершенном обществе, не ведая печалей и забот. А помнишь ли ты тех, кто трудом своим создавал его? Если не помнишь, то сопляк ты и гнида…» Послание Гельмута Иванова грядущим потомкам было настолько длинным, что сам Боня ни разу не дочитал его до конца. Самое большее до слов «полетите к далеким мирам, однако», потом он обычно удовлетворялся полностью.
Тем временем подвижная головка, проскользнув в щель между кирпичами, по вентиляции-канализации, буравя мелкие препятствия, продвигалась к складу продуктов. Вынырнув в холодильнике, она с ходу проткнула картон, тонкую пленку и глубоко внедрилась в податливый мерзлый брикет.
«Пломбир, ядрена вошь!» – крякнул Боня и дал команду на отсос.
Вспомнился папа Гельмут. «Альтернативное питание, сынок, – как-то сказал он, хлопнув Боню по плечу, – с ним не пропадешь!»
– И точно, не пропаду, – удовлетворенно урчал Боня, втягивая первосортное мороженое, – и пошли вы все на… Сами виноваты!

Дефицит продуктов начал ощущаться довольно скоро, но беспокойство общества по этому поводу было сглажено волной происшествий иного характера. Напитав свой ненасытный организм, Боня занялся продолжением рода тем же излюбленным способом. Это был настоящий ужас. Жаль, причина его вскрылась слишком поздно, когда апокалипсис человечества, набирая обороты, пересек границы заполярья и ворвался в благодать средних широт.