Конкурсное произведение:

Эхо пустоты

Чувствовать себя лишней и ненужной,
Ёжиться, боясь взгляда пустоты,
Словом невпопад расцарапать душу,
Слушать снегопад колкостей витых.
Это раз и два, это три и восемь,
Белых у зимы много одеял,
Чёрные пальто неуклюже носим,
Память воду пьёт. В памяти - провал.
У крещёных рук просим мы прощенья,
От холодных губ ждём прощальных слов,
И живёт тоска под иглой Кощея,
В белой скорлупе - ледяной покров.

Кто я без тебя? Путник непутёвый.
Что я здесь могу, если нет тебя?
Дикий водопад ошарашит рёвом,
Страха лёд сожмёт с головы до пят.
Нет тебя со мной, нет тебя не с нами.
Что я без любви? Эхо пустоты.
Жди меня, к тебе я приду, мой странник,
Только помоги убедить святых.

Бисквитный
Оценка "Техника": 4 Оценка "Содержание/Эмоциональный резонанс": 3

Мнение:

В творчестве все возможно

Сам себе задаю вопрос: если бы произведение «Эхо пустоты» не было конкурсным, обратил бы я на него внимание? Безусловно! Потому что первое, на что читатель обращает внимание – это название.
«И что в нем особенного?» – спросит неискушенный читатель. «Парадоксальное сочетание слов, название которому – оксюморон», - ответит филолог. У автора оксюморона «Эхо пустоты» есть право гордиться им, так как он – необычный!
Основная конструкция оксюморонов – словосочетание «существительное + прилагательное». Их парадоксальность наиболее очевидна именно в таких сочетаниях. Вспомним хрестоматийный Льва Толстого - «Живой труп».
Рассматриваемый вариант – «Эхо пустоты» - редко встречающаяся конструкция оксюморонов «существительное + существительное». Браво, автор!
Такое название должно сулить яркие впечатления, с одной стороны. А с другой – тема «Пустота» в мировой литературе широко распространенная. Особенно в поэзии. Трудно отыскать поэта, который бы избежал ее интерпретации в своем творчестве. На ум сразу приходят строки сонета «Вещий сон» Константина Бальмонта:
От снежных гор с высокого хребта
Гигантская восходит орхидея,
Над ней отравой дышит пустота,
И гаснут звёзды, в сумраке редея.
Какие эмоциональные ассоциации вызывает понятие «пустота». Первое, что возникает – это тишина. Тишина, в свою очередь, ассоциируется у счастливого человека с состоянием умиротворения, гармонии чувств, радости и покоя. У несчастного тишина - символ одиночества, состояние глубокой тоски и печали.
Описание угнетенного душевного состояния главной героини – является единственной темой данного произведения. Автор с помощью глаголов действия «чувствовать», «ежиться», «расцарапать», «носим», «просим», «ждем» усиливает эмоциональное воздействие метафорических образов:
равнодушия – взгляд пустоты;
безразличия, невнимательности – словом невпопад;
траура – черные пальто;
запоздалого раскаяния – прощальные слова;
ехидства, издевательства – колкостей витых.
В последней метафоре досадная речевая ошибка – акирология (использование неточного, логически неподходящего слова). Значение прилагательного «витой»: изготовленный витьем, скрученный или имеющий форму спирали, завитка. Смею предположить, что автор намеревался использовать другое прилагательное – «витиеватых». Которое также не очень подходит к понятию колкости. Лучше по смыслу: учтивых, двусмысленных, замаскированных.
Графическое изображение произведения представлено с нарушением общих принципов композиции стихотворного текста. Постоянное количество стихов, постоянный порядок стихов определенной длины и постоянный порядок рифм, другими словами схема рифмовки (в данном случае перекрестная ЖМЖМ), требует не астрофической формы, а четверостиший.

От автора, рискнувшего взяться за названную тему, ожидаешь не только искреннего, но и неповторимо яркого виденья и ощущения окружающего мира.
Автор, в свою очередь, ожидает от читателя глубокого и проникновенного осмысления его творческого замысла, а не сравнения с классикой.
Поймут ли они друг друга зависит от многих факторов. В первую очередь, от профессионализма обоих.
Если автор накануне написания произведения наслаждался изречением Юрия Ханона, дочитывая «Альфонса, которого не было»:
«Слово – это пустота, со всех сторон облепленная буквами. Вот почему с ней так удобно играть», то у него и в мыслях не было заморачиваться размышлениями о стихотворных стандартах.
Однако довольно предположений, пора перейти к тексту. Пора разобраться насколько виртуозно или нет играет словами автор.
Фабула произведения до боли знакомая: необходимо, чтобы что-то было утрачено. Иначе не о чем будет рассказывать. В первой части фабулы описание перипетий:
«Чувствовать себя лишней и ненужной,
Ёжиться, боясь взгляда пустоты,
Словом невпопад расцарапать душу,
Слушать снегопад колкостей витых»,
во второй – кульминация и развязка:
«Жди меня, к тебе я приду, мой странник».
Все части композиции на месте.
Для описания душевной опустошенности литературной героини, скорбящей об утрате близкого человека, автор удачно использует стопный логаэд, цезура которого позволяет почувствовать волнообразное чередование восходящего и нисходящего ритма. Замечательно, если бы не…
Если бы автор, не обездолил, не превратил в круглых сирот инфинитивные подлежащие:
«Чувствовать себя лишней и ненужной»,
«Ёжиться, боясь взгляда пустоты»,
«Слушать снегопад колкостей витых».
Ну, не может инфинитивное подлежащее жить в грамматической конструкции двусоставного предложения без своего любимого друга – сказуемого, выраженного безлично-предикативным словом или существительным.
Автор может возразить мне, напомнив о существовании безличных предложений. Но в безличном предложении иной порядок слов, чем в нашем случае. По тексту, как и положено, инфинитивное подлежащее (вместе с пояснительными словами) предшествует сказуемому, которое, к огорчению читателя, отсутствует. Подлежащее отделяется от сказуемого паузой. И читатель ощущает эту паузу, а вернее отсутствие после нее сказуемого. Признаки предмета мысли, каковым является подлежащее, не определены сказуемым.
Почувствовав отсутствие сказуемого, автор вдогонку посылает инфинитивным подлежащим сказуемое, выраженное количественными числительными:
«Это раз и два, это три и восемь»,
но они не раскрывают признаков предмета мысли. Содержание их настолько завуалировано, что не вызывает у читателя никаких ассоциаций. Поэтому автор вынужден вновь расшифровывать озвученное иносказание новым: «Белых у зимы много одеял». Аллегорическое уточнение не столько проясняет предыдущее иносказание, сколько порождает новые вопросы: какие чувства, переживания скрывает автор под «одеялами зимы» и почему цвет их не соответствует душевному состоянию главной героини. Понятно, что у зимы нет одеял другой расцветки. Возможно, тогда не стоило акцентировать на расцветке внимание читателя.
Достигнув кульминационных строчек:
«И живёт тоска под иглой Кощея,
В белой скорлупе - ледяной покров»,
не на шутку расстроился.
Неужто для такого сильного душевного состояния литературной героини, как безысходность, у автора не нашлось ничего новее, чем заурядная эксплуатация сказочного образа Кащея. (Признаюсь по секрету, стоит мне наткнуться в каком-нибудь произведении на Герду или Кая, Алису или Кащея, а в довесок на золотых рыбок, как у меня напрочь пропадает желание читать дальше. Верю, что кому-то рабовладельческое отношение к героям сказок доставляет эстетическое наслаждение. Мне – нет).
Кроме того, с трудом представляю каким образом тоска живет под иглой, а покров не НА, а В скорлупе. Покров – верхний наружный слой, покрывающий что-либо. По этой причине синтаксическое управление существительного «покров» требует предлог «на».
В заключительной части произведения меня обрадовала встреча с писмой – фигурой, состоящей в нагромождении вопросов. В данном тексте не риторических.
В одних случаях автор использовал гипофору:
«Кто я без тебя? Путник непутёвый.»
«Что я без любви? Эхо пустоты.»
А в безответном вопросе «Что я здесь могу, если нет тебя?» нетрудно угадать пример дубитации.
Насколько восхитило меня использование вышеперечисленных фигур, настолько же огорчил стих «Нет тебя со мной, нет тебя не с нами». Пойкиология (неумелая, неграмотная речь) – другого определения этой фразе дать не могу.
Резюмируя свои впечатления от анализа произведения, возвращаюсь к инфинитивным подлежащим, оставшимся без сказуемого, о которых шла речь выше.
А что, если сравнить судьбу инфинитивного подлежащего, оставшегося без сказуемого, с судьбой литературной героини, глубоко опечаленной отсутствием любимого. Возможно это и есть авторский замысел: использовать деформацию грамматической конструкции в качестве художественного приема. Чтобы читатель еще острее прочувствовал глубину утраты главной героини.
В творчестве все возможно!