Павел Кричевский. Над плечами минут. – М.: ЛитГОСТ, 2021. – 58 с.


Стихам, как винам, черёд наступает не всегда. Иногда человек как вино – и дозреть должен именно он, а стихи придут вслед. Именно это – случай Павла Кричевского. Несколько десятилетий (!) он писал конвенциональные тексты, а на шестом десятке, поставивший всего себя на кон – перечеркнул себя – а точнее, свои тексты – прошлого.

Это смелый шаг – а я знаю, что Кричевскому пришлось столкнуться с непониманием и даже осуждением близких друзей. Так освобождение (а рифма и избитые темы/образы его очевидно сковывали) бьётся о взгляды тех, кто привык видеть узника в конвенциональных тисках.

Или ещё живого существа, сдавленного со всех сторон традициями, как в фильме Шьямалана «Таинственный лес».



Павел Кричевский совершает маленький подвиг над собой, перестраивая свой мир, оправдывая слово «своеобычный»: из обычных стихов он создаёт свои.

Необходимое условие – пусть и на шестом десятке лет. Особенно на шестом десятке. Это вызывает уважение – и робкую радость и гордость. Переход из конвенциональных кущ в верлибр – зачастую и есть единственный путь для человека, который, отряхиваясь от чужих слов и образов (обычно застрявших на уровне Серебряного века или шестидесятников, ну хорошо, от Пастернака до Бродского), находит, наконец, свои.

Примеров немало: Ирина Котова, Мария Малиновская, Александра Шевченко, Андрей Костинский, Егор Мирный и т.д. Те, у кого получилось. Тех, у кого не вышло, – куда больше.

Рецензируемая книга – небольшая. Я бы сказал, удачно небольшая, потому что публиковать все стихи, случившиеся после личного обряда перехода, было бы ошибкой; всё же язык автора пока неустойчив, и наряду со стереоскопично прописанными текстами, такими как «свет вянет по хрупкому лучу осени…» или «кода реквиема», в книгу помещены и не, скажем, совсем обязательные, вроде «кот норкин» или «фрагменты дневников первых колонистов Марса».

Книга нужна, чтобы зафиксировать изменения, произошедшие в авторе, стать отправной точкой для дальнейшей работы.



В текстах Кричевского объединён его прошлый опыт, новая техника, а главное – новое видение. Оптика и её регистры. В них множество выхваченных из мира наблюдений, флоры и фауны. Кажется, оппозиция «человек – природа» (а это путь по направлению «человек – мир») для него сегодня ключевая. А метафора, через неочевидные регистры которой просматривается мир, – основной троп.



свет вянет по хрупкому лучу осени

пчелы стали воспоминаниями

последних хризантем



ткут нитями неслышимых запахов тело ветра



кожа воздуха истончилась –

и если присмотреться

в каплях дождя спрятаны зародыши снега



или:



вода в озере становится гладкой чувствительной

дышит пытается вернуть к жизни отражения

давно нашедшие в ней покой имена будущих жизней



дыхание воды тень ветра



Здесь не только отражения. Но и проникновение за грань неведомого, прорыв (в прямом смысле от «разорвать») в небо. Кричевский доводит приём негатива до абсурда (см. текст Хельги Ольшванг «Я не ворон, я мельник…» – отражение известного пушкинского текста), тем самым расширяя пространство слов.

Он и расширил – и разорвал узилище пространства, выйдя на павичевской оборотной стороне ветра наружу. И вот – с этой оборотной оптики и описывает то, чего касается взгляд/мысль. Здесь две основные оптические модели:

– отстранения от субъекта говорения:



…где воздух

уплотнившись в воду достиг черного горизонта

он смотрит рыбам в зрачки и знает

о чем их молчание



– приближения к нему, через (пере)воплощение в рассказчика:



когда нас унесло в море

в крошечной резиновой лодке

взятой у кого-то на плоском как ночь без снов

утоптанном криками смехом плачем городском пляже

унесло настолько что стало ясно

дороги назад не существует

даже в воспоминаниях скользящих куда-то вниз

где должно быть дно но его конечно нет

когда мы поняли что смерть – это всего лишь

капля небытия в этом море



Поэтика Кричевского строится на вычитании, личной форме минус-приёма: вначале он отказывается от рифмы, затем от пунктуации, после – от прописных букв. Освобождая и очищая текст. Видимо, это необходимая форма обнажения – и истончения, когда языку больше не нужно проговаривать всё.



В текстах Кричевского ещё чувствуется словесное излишество – но оно редуцируется, стёсывается чичибабинскими пунктирами; он оставляет мир без себя, как Чичибабин оставлял помидоры, и сам себя высылает из прошлого мира (заключения) в новый (свободы). Вот она, вывернутая перчатка ветра!

А вот предчувствие поэзии, что важно – данное в начале сборника:



рисуешь ночь

на тонком пергаменте сна



кляксы выпавших звезд –

тайнопись неба

о наших еще не прилетевших

днях



Длинных текстов в книге не так много, про одно («когда нас унесло в море…») мы коротко сказали, остановимся ещё на одном. Это: «Астронавта Армстронга похоронили на дне океана…» Оно апеллирует к известным строкам Виталия Пуханова: «Гагарин соврал лишь раз в жизни…» – но Кричевский опрокидывает месседж пухановского текста. Не просто десакрализируя мысль космос – это где-то рядом с Богом, а помещая полёт к звёздам в декорации античной трагедии.

И это получается лучше, чем в недавнем фильме Йоргоса Лантимоса со схожей аналогией «Убийство священного оленя» (там олень Артемиды приравнен к отцу бога-героя, что, на мой взгляд, как минимум неубедительно).



жизнь Армстронга – вдох взлета и выдох посадки

смерть Армстронга – прилив океана и отлив



прилив <…>

видит изнанку отражений –

из чего сотканы движения и паузы

из чего соткан лунный свет в котором он плыл

думая что идёт по твердой поверхности

Луны и Земле слов и мыслей



отлив

при чем здесь паузы? <…>

прилив

Армстронг сух изнутри <…>

где воздух

уплотнившись в воду достигает черного горизонта

смотрит рыбам в зрачки и знает

о чем их молчание



Армстронг предстаёт в роли Бога, а явная театральная бутафория (приливы и отливы – конечно же, античный хор) снижают пафос текста.



Но главные стихи – о мире и – уже – о природе, через которую происходит познание мира и себя. Практически из таких стихотворений составлена подборка Павла Кричевского в недавней «Артикуляции», чуть отстранённее (но не без главных интенций) получилась публикация в «Цирке “Олимп”+TV» – я называю главные пока публикации Кричевского после трансформаций, произошедших с его поэтикой.

В книге есть и переводы – с английского и украинского языков. Первый – профессиональный язык Кричевского-педагога (тут уместно вспомнить о его победе на конкурсе Кембриджа и стажировке в Великобритании), второй – родной (автор родом из украинского города Сумы, но с начала 90-х живёт в Подмосковье).



Константа, на которой держится сборник Павла Кричевского – мир изменён. Вопрос, возникающий у критика: приручен ли? Не произойдёт ли возвращение к себе прежнему, в условия комфорта и местечкового одобрения? Я думаю об этом сейчас и спрашивал себя, когда читал книгу и писал эту рецензию.

Демиург себя раз за разом переживает семь дней творения в попытках его приручить. Изучать других и бродить проторенными тропами – в этом нет ничего плохого. Но клубок поиска должен когда-нибудь привести к себе – дать возможность говорить собой, найденными словами, найденным миром.

Каждым текстом творения.

В каждый из бесконечно проживаемых дней.

(Опубликовано: журнал "Волга", № 1, 2021. URL: https://magazines.gorky.media/volga/2021/1/vyvernutaya-perchatka-mira.html)