Тот, который приходит ко мне в окно, отодвигает тюлевую занавеску и сурово цыкает на зашипевшего кота: - Цыц, лысая обезьяна! Не одному тебе хочется ему помочь, - я чётко ощущаю, как он ехидно скалится и добавляет с привычной иронией, - иногда. Сфинкс, к моему удивлению, затихает и, пренебрежительно фыркнув, укладывается у меня на груди, прихватив когтями кожу. Я пытаюсь освободиться от не особо приятных обьятий, но он недовольно уркает. Всё ясно: ситуация, а вместе с ней и хозяин, под контролем. Я почёсываю кошана за ухом. Он громко мурчит в ответ и, слава Богу, прячет когти. Телевизор самостоятельно переключается на информационный канал. Похоже, гость решил поинтересоваться: что там творится в мире. Несколько минут диктор вещает с экрана подробности очередного политического скандала. Но политинформация длится недолго. - А-яя-ай! - скрипит дверь, и мой юный доктор бурчит ей в тон. - Бать, тебе температуры мало? Хочешь ещё, чтоб давление подпрыгнуло? - Сань, я сплю и ничего не слушаю. Голова раскалывается, - сонно оправдываюсь я и слышу, как Тот, который приходит в окно, виновато кряхтит под кроватью. Кот, важно подняв хвост, перекладывается на подушку. Он кажется абсолютно отрешённым от внешнего мира, но немногочисленные волосёнки на его хвосте воинственно топорщатся, а глаза из изумрудно-зелёных становятся иссиня-чёрными. Потоптавшись по подушке, он ложится, стараясь прижаться горячим боком к щеке, за которой надсадно ноет десна. Приятное тепло успокаивает болезненные ощущения, и я начинаю засыпать. Мой юный друг выключает телевизор и выходит, плотно прикрыв за собой дверь. - Бать, тебе температуры мало? – Раздаётся скрипучий голос прямо возле уха, повторяя в точности Сашкину интонацию, и я, вздрогнув от неожиданности, открываю глаза. - Кхе-кхе-кхе, - посмеивается гость и машет тюлевой занавеской на зашипевшего кота. - Да, ладно тебе! Полдня дрыхнет уже твой хозяин. Дай поговорить то. Кошак замолкает, но продолжает следить за гостем. Планшет, благополучно «скушавший» питание около часа назад, спит на прикроватной тумбочке. Неожиданно, его чёрный экран, испуганно мигнув два раза, загорается, и странички листаются сами по себе. - О! Египет! – радостно восклицает гость, просматривающий разного рода информацию, что я накачал из гугловской библиотеки. Оставив на экране фото задумчивого сфинкса, он по-лепреконски хихикает: - Что? Тянет? - Куда? – Сонно переспрашиваю я. - В прекрасное далёко, - неожиданно серьёзно отвечает гость, - Почему-то вся толпа взбесившихся «детей» уверена, что оно, это далёкое и прекрасное, обязательно - в будущем. - А что? Неправильное направление? - ухмыляюсь я, заинтересованно приоткрыв один глаз. - Ну, по крайней мере, некоторые скептики, вроде твоего друга, что написал любопытную вещицу о каменной кошке, почти уверены, что всё прекрасное осталось в прошлом. - Хочешь сказать, что он прав? - Относительно, конечно, но прав, - отвечает Гость, продолжая листать электронные странички. На экране замирает фото жертв артобстрела, - Вот те, которые тоже так считали, перед тем, как уйти. Кстати, они не ошибались. Могу подтвердить. Боль в лунке удалённого зуба мне кажется игрушечной в сравнении с тупым ударом горячей волны крови в правый висок. Перед глазами появляется улыбающееся лицо моего погибшего друга. Я слышу его голос: - Знаешь, Сашка, больше всего на свете хочу попасть в настоящий Диснейленд, - он хохочет, - и пожать лапу Микки Маусу! Я стискиваю кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладонь, Почти физически я ощущаю, как горячая кровь, текущая из его рта по моим рукам, обжигает кожу и падает на песок тёмно-бордовыми, густыми каплями. Экран планшета немедленно тухнет и Тот, который приходит в окно виновато шепчет: - Ну, будя, будя тебе уже. Ты правильно сказал: каждый сходит с ума по-своему, и при этом уверен, что не безумен. Когда-нибудь они это поймут, - его благодушное настроение испаряется, и он опять злобно хихикает, - Совсем не помню: какой по счёту раз им для этого понадобится разрушить мир полностью. Кот, почувствовав моё состояние, приходит в бешенство и с размаху бьёт по воздуху когтистой лапой. По комнате пробегает лёгкий, но ощутимый ветерок. - Не попал, не попал! – смеётся гость. Кошак свирепо рыксит. В глубине чёрно-фиолетовых зрачков загораются зловещие искорки. - Молчу. Молчу уже, неугомонная скотина, - недовольно бухтит Тот, который приходит в окно и тут же радостно восклицает, - Смотри-ка! А эта девочка помнит, что была танцовщицей во времена Сети первого. Я смотрю на открытую страничку вновь включившегося планшета и улыбаюсь, пробегая глазами стих ещё одного моего друга, представив, сколько у неё радости от того, что, наконец-то, удалось справиться с трудной формой стихосложения. Гость понимает мою улыбку по-своему и сварливо шепчет: - Уверяю, что она помнит сей факт! - Не спорю, - я пожимаю плечами, - Она умеет медитировать. - Чего делать? – удивлённо переспрашивает Тот, который приходит в окно. - Уходить мысленно в определённое место или ситуацию, чтобы постараться передать испытанные там ощущения, - терпеливо поясняю я. - Кхе-кхе-кхе, - скрипуче смеётся гость, - Словечко выдумали, прямо идиотское для такого простого явления, как память прошлого. - А подробнее можно? – заинтересованно переспрашиваю я. - Отчего ж нельзя то? – усмехается гость, - Никто и никогда не сможет медитировать… Тьфу, ты! - он пренебрежительно сплёвывает, как – будто слово оставило неприятный привкус у него во рту, - Не сможет уйти не в своё прошлое. Всё зависит от количества того прошлого: чем его больше, тем интереснее сам человек. Его последние слова звучат на фоне оглушительного грохота громовых раскатов и шума стремительного ливня за окном. Тот, который приходит в окно, обращается к коту: - Ну, обезьяна? Чего ждёшь? Наверное, пора? Кот поднимается с места, лениво потягивается и снова ложится мне на грудь, вытянув перед собой передние лапы. Он, не отрываясь, смотрит мне в глаза, и я чувствую сначала дрожь во всём теле, потом подо мной начинает дрожать кровать, потом бесшумно дрожит вся комната. Нарастающая волна тревоги, как о риф, разбивается о добродушный смешок: - Иди, иди! Я рядом. Лучше заглянуть в прекрасное далёко, чем испытывать боль, пропуская через себя бестолковое настоящее. Свою цистерну боли ты давно выпил, - он хихикает и подталкивает меня в спину, - Лучше бы - водки! Мне по-прежнему слышен шум дождя, гром и стук веток ветлы в окно, но я уже не лежу на кровати, а стою в пустыне. На мне – белоснежный схенти и прозрачная лёгкая накидка, обхваченная на талии поясом, красиво расшитым золотыми нитями. Напротив меня – огромный, каменный Сфинкс. Величественно склонив голову, он внимательно смотрит мне в глаза. Очень хочется подойти к нему. Очень… А что меня держит? Да ничего! Я подхожу, глажу горячие камни, а потом прислоняюсь к ним ухом, чтобы услышать: - Бам-бам-бам… Мне хорошо знаком этот глухо гудящий стук каменного сердца… Когда я мог его слышать? Не помню… А ещё мне тогда сказали что-то очень важное, очень важное … Что мне сказали?... Я не помню… В горячий жар пустыни неожиданно врывается ветер, а за ним, словно непобедимая армия небесных воинов, течёт армада тёмных, грозовых туч. Темнеет небо, темнеет песок, дрожит и потрясает листьями на ветру одинокая пальма. Только Сфинкс остаётся по-прежнему невозмутимым и спокойным. С треском разорвав тучи, падает с небес и вонзается в песок золотая стрела молнии. Первые крупные капли жадно выпиты песком в полуметре от меня, а через минуту пустыня накрыта ливневой лавиной и стынет, стынет… - Бам-бам-бам…, - спокойно гудит сердце каменного божества, дающего мне своё тепло и защиту. - Да-ааа... Это прекрасно… - шелестит одинокая пальма, один за другим теряя листья. Холодные струи дождя рвут их и смешивают с шипящим песком. Небо то ли грохочет, то ли хохочет и продолжает стегать пустыню беспощадными водяными хлыстами. Тот, который приходит в окно обнимает меня за плечи и шепчет: - Тебя защищает твоё прошлое, хранящее тех, кого не смогло убить, и любовь, не позволившая это сделать. Не пытайся изменить настоящее. Ты нужен нам. - А-яя-ай! – врывается в сознание знакомый звук, и я открываю глаза. - Бать, давай проверим температуру, давление и вообще: как ты? Я улыбаюсь своему юному доктору, но возражаю: - Сань, давай немного позже, мне надо записать кое-что. Сашка согласно кивает и выходит. - Кхе-кхе-кхе, - насмешливо покашливает Тот, который приходит в окно, - Ну, пиши, писатель, а мне пора, - он негромко свистит коту, - Проводи меня, обезьяна! Штора на окне вздрагивает и отодвигается, форточка распахивается. Кот, недовольно уркнув, запрыгивает на подоконник. Глядя на затихающий ливень, он сверкает изумрудно-зелёными глазами и скребёт когтями по стеклу. Я беру в руки планшет. Экран тут же загорается. Батарейка питания показывает, что заряжена «под завяз». На чистый электронный лист я, не торопясь, набрасываю...
***
Нет желания ничего говорить, слушать тоже не хочется. Небо в потугах корчилось, корчилось и разродилось шальным дождём. Я, до потери сердечного ритма убегающий от нелюбимого одиночества, вдруг отчётливо понимаю, что если нужно мечтать, то непременно и только о нём. Дождь в пустыне моей - явление крайне редкое. Потому он похож не на дождь, скорее, на всемирный потоп. Улыбается сфинкс, никогда не друживший ни с поводком, ни с золотою клеткою, а в глазах его я читаю: " Не понимающие сейчас - не поймут никогда и потом." Ветер стучит в окно на прощанье: "Всего хорошего". Молния небрежно выписывает зигзагом многозначительное "Пока!" Дождь бурлит за окном, возмущается и превращает дороги в крошево из никому не нужных, но честных истин и молчания улыбающегося песка. Да здравствует одиночество, пусть и с болью, но со свободными мыслями! В нём - всё слитно: прошлое, настоящее, будущее, и смеёшься ты. Дождь утих, и ветла тянет в небо ручонки-веточки с зелёными листьями. Они после ливня сегодня слегка замёрзли, но - необыкновенно чисты.
