– А ведь эта старуха опять летала! Вот те крест! – божилась на паперти профессиональная нищенка Купидонова, колупая нестриженным ногтем мёрзлую мелочь в пластиковой баночке из-под сметаны.
– Что ж ей не летать? Её грехи к земле не тянут, – протянул на манер юродивого блаженный бомж Митрич, почесав нахлобученный перпендикулярно оптической оси единственного не запухшего глаз треух.
– Да и у нас, поди, грехов не больше! Когда ж грешить? – визгливо прошамкала монастырская приживалка Миропиюшка, облаченная в чёрный плат и лисью доху, пожалованную ей раздобревшей матушкой-попадьёй.
– Для греха завсегда время найдётся, хучь в гробу, был бы человек живой! – рассудительно вставил коренастый квадратный инвалид Нетудышников, разворошив прокуренную рыжую бороду узловатыми крепкими пальцами.
– Нешто ты в гробу, аки подвижники, почиваешь? - ласково съязвила Миропиюшка, развязывая узелок с приготовленной обеденною снедью.
– По нонешнему времени где сидишь, там и гроб. Тока жди, когда накроет! – философски парировал Нетудышников, доставая из-за уха замятую, сыплющуюся табаком, папиросу.
– Нам с насиженного места не сторнуцца, – плаксиво прокурлыкала Купидонова, ссыпая подсчитанную мелочь в грязноцветный ковш вязаной митенки, - где ж на других-то местах отыщуцца благодетели? Рази что костылём по затылку от нашего брата схлопочешь!
– Тебе и надо! - окрысился вдруг на соседку задремавший до поры Митрич, - Не иначе, как ты мою баночку намедни спорознила себе в карман, пигалица клешнятая!
– Она, она! – чересчур поспешно для независимого свидетеля подхватила лисохвостая приживалка, простирая длань на манер боярыни Морозовой, при сём едва ли менее грозно сверкая западшими очами. В другой руке была зажата и пламенно притиснута к груди недочищенная таранька.
– Цыть, окаянные! – взвыл как контуженный Нетудышников, – Я тут самый пострадавший. По причине моей весомой комплекции, доходы мои обратно пропорциональны площади моих персей и чресел! Кабы вас тут не стояло...
– Да тебе б с твоим школьным курсом математики и гроша ломаного не подали, Лобачевский недострелянный! - гавкнула, подвигаясь на расстояние, недоступное для костыля инвалида, Миропиюшка. Маневр её, однако, не оказался удачным: опасно приблизившись к мадам Купидоновой, лисохвостка схлопотала по постному плату авоськой со всяческой скоромной требухой. Потёки от лопнувших сырых яиц в одночасье застлали ей пылающие очи.
– Ах, ты так? – булькнула желтково-белковой поливой вспылившая приживалка, – Получай же, Лотова жена, серу и камение на свою окаянную плешину!
Грём земли, пролетев мимо ловко увернувшейся нищенки, угодил аккурат в незаплывший глаз Митрича, так что тот, ворочая конечностями, как тонущий в болоте экскаватор, утратив благообразное сходство с житийными юродивыми, почал крушить всё вокруг, сдабривая сии геростратовы потуги изречениями, непечатными даже для третьесортных окраинных заборов. Квадратный инвалид, подобно достославному мушкетёру Портосу, подхватив замуcоленую перевязь левой руки, правой ловко фехтовал по трём направлениям сразу крепким дюралюминиевым костылём, облупляя с него последнюю краску о головы и спины подельников. Миропиюшка, вся вобравшись в лисью доху, отринув постную тараньку, мельком запускала руку в карманы драповой пальтушки мадам Купидоновой, меж тем как та тщетно пыталась сыскать под крепко повязанным платом крашеные седые волосья товарки...
Над внезапно вспыхнувшей сварой пролетела, в очередной раз, старуха Ползухина, молчаливо регулируя высоту подъёма над землёй закрылками из передачек в хоспис и детский приют. Через открытые форточки города, в унисон происходящему, неслись звуки популярной передачи Андрея Малахова "Пусть говорят". Мир, как всегда, был преисполнен гормонами.