Это случилось осенью, когда дни стали короче, а ночи темнее. Сначала пошли дожди. Опухшее небо нависло над Городом, стекая сыростью на шуршащее под ногами золото осени, превращая его в коричневую грязь, прилипавшую к обуви.

Потом пришла Тьма, которая постепенно окутывала улицы не только ночью. Днем по ним плыл серый липкий туман, сквозь который с трудом проглядывали очертания знакомых строений. Фонари тускло освещали улицы, оставляя темные пятна между собой, и их перестали выключать даже днем.

Вместе с Тьмой в Город вошла болезнь, названия которой не было ни в одном медицинском справочнике. Кара небесная пришла к живым, а не в послесмертие. Ее стали называть «греческий ад». Как когда-то в Элладе страшные фурии, появляясь там, где свершалось беззаконие, мучали тем, что нашептывали на ухо все подробности совершенного проступка, доводя человека до сумасшествия или самоубийства. Их не останавливали ни мольбы, ни слезы, ни объяснения – они являли непреложный закон возмездия. Теперь страшная эпидемия Тьмы, постепенно расползаясь, поразила в Городе всех. Внутри, в голове возникал выползавший из дальнего шкафа, когда-то наглухо замурованный скелет и начинал ковырять душу и мозг, принося тем большую боль, чем сильнее становились попытки засунуть его на место. Напряжение борьбы сковывало, превращая человека в камень, который рассыпался от прикосновения в белый песок. Но было средство остановить это мучение – стоило открыться, рассказать, раскаяться в содеянном – пытка прекращалась, давая ощущение покоя, дарованного всепрощением, пока новая волна боли не накрывала и не заставляла начать следующий раунд борьбы с тьмой, живущей внутри.

Постепенно жизнь в Городе замирала – пустели дороги, улицы, магазины, парки. Люди боялись контактировать, не понимая, как передается болезнь, запираясь в домах и квартирах в надежде на «авось минует». Занятия в школе еще велись, но все больше учителей не приходили на уроки. Раньше их отсутствие вызывало у ребят бурную радость, теперь – они растерянно топтались в фойе школы со своими рюкзаками, а потом понуро расходились по домам. Сегодня у пятиклассников отменили физ-ру и русский, и завуч Татьяна Федоровна, которой некого было поставить на замену, уставшим голосом попросила собрать вещи и идти в раздевалку.

Данила накинул курточку и, выйдя из школы, решил зайти в «Книжную лавку», где хозяйка магазина обещала привезти книги Даррелла. Их можно было взять в библиотеке или скачать в сети, но ему нравилось держать в руках свою книгу, открывая хрустящую обложку, вдыхать запах новой истории. Он понял это, сидя на коленях у папы, с которым они уносились и ныряли, дрались и спасали, глядя в волшебные страницы книг. «Закрыто» — такая табличка висела за стеклянной дверью «Книжной лавки» и почти всех магазинов на «Диагон-Аллее», так Данила называл эту оживленную раньше улицу. В одиночестве постояв перед закрытой дверью, он засунул руки в карманы и, прибавив шаг, пошел домой сквозь серый липкий кисель тумана.

***

Садик, в который ходила Маришка, шестилетняя сестренка Данилы, недавно закрылся и она сидела дома, рассказывая корове Аленке и льву Эйнштейну, сколько будет, если к двум, нет, лучше к четырем яблокам прибавить мм… шесть конфет (чтобы всем по две, а яблоки лев не ест). Аленка с выпученными глазами, а Эйнштейн с открытой от изумления пастью через выразительную учительскую паузу узнали, что всего получится десять вкусняшек. Данила не стал мешать сестре, удивлять учеников новыми законами математики и тихонько проскользнул в свою комнату. Он не пообедал в школе и теперь, проголодавшись, пошел на кухню, откуда доносился мамин голос.

Войдя туда, он понял, что эпидемия добралась до папы. Когда в школе он видел красные от слез глаза одноклассников, Данила знал, что даже если его самые лучшие и добрые папа и мама заболеют, то обязательно поправятся. Он помнил как они вместе с Маришкой, сидя на коленях родителей, ревели навзрыд, рассказывая о своих проступках, а папа и мама, вытирали им слезы и говорили, как любят их. Он помнил страшную боль в груди, когда пытался скрыть то, как однажды пробовал курить с мальчишками за гаражами, о деньгах, которые он взял без спроса, чтобы быть как взрослый, и облегчение, пришедшее с последними словами.

И вот теперь это случилось с папой. Родители стояли на коленях друг напротив друга. Плачущая мама обнимала папу за голову обеими руками, и, глядя в глаза, умоляла рассказать. А он весь белый, со сжатыми в кулак от напряжения руками, молча смотрел на маму.

Данила не слышал, что он рассказал, но увидел, как мама замерла, а после, растерянная и молчаливая, ушла в комнату. Папа еще живой, сидел на коленях и плакал, спрятав лицо в ладони. Когда это случилось второй раз, мама неподвижно стояла, прислонившись спиной к запертой изнутри двери, вздрагивая от доносившихся из комнаты звуков.
- Почему папа там закрылся один?
- Он очень любит нас и бережёт от боли, - с трудом разжимая губы, ответила мама.
Когда все стихло, прижав Данилу к себе, она, наконец, заплакала.

— Мама, почему он не рассказал?

— Есть вещи, которые мы не готовы услышать.
Она будто окаменела и стала белой, как снег.
- Мам...
Словно очнувшись, она присела перед сыном, крепко взяв его за руки.
- Данька, что бы ни случилось, что бы ты ни узнал о Маришке - люби сестренку. Не дай ей остаться непонятой или осужденной, слышишь?

На следующий день, проходя мимо ванны, сквозь шум воды Данила услышал мамин голос – она стонала, заглушая крики боли. Она не смогла простить себе убийство мужа. Не смогла оправдать в себе то, что не нашла силы понять и принять его боль, закрывшись в своей. Она не подобрала слова, чтобы переложить эту тяжесть с себя в души своих детей. Данила звал ее, колотил руками и ногами в запертую дверь. Когда дверь, наконец, поддалась, увидел каменную маму… от прикосновения, рассыпавшуюся горкой белой крошки.

Данила нашел Маришку в их комнате за креслом. Сжавшись, она сидела, закрыв уши руками.

— Теперь мы остались одни, да? – шепотом спросила она.

Обнявшись, они втроем сидели за креслом: Маришка крепко прижимала к себе Эйнштейна, а Данила сестренку, ближе которой не осталось никого.

***

«Любимые наши Данила и Маришка!
Запомните самое главное – где бы вы ни были, что бы ни случилось – мы всегда рядом с вами, потому что над любовью не властны ни события, ни пространства, ни время. Ничего не бойтесь, потому что мы крепко держим ваши ладошки в своих руках.
Данила, теперь ты за старшего. Береги, защищай и заботься о сестре.
Маришка, солнышко, слушайся брата и ни за что не разрешай ему отчаиваться и опускать руки.
Живите дружно и слушайте свое сердце – оно подскажет верные решения и даст ответы на все вопросы.
Крепко целуем и обнимаем. Всегда с вами, папа и мама».

Ребята нашли письмо на столе в столовой, когда поздно вечером бурчание в животах напомнило о том, что они целый день ничего не ели.

— Прочитай еще раз, — попросила Маришка, когда после еды, они вместе сидели в детской на ее кровати.

Переодевшись в пижамы, ребята расправили постели и, включив ночник, Данила прочитал письмо еще раз.

— Теперь они оба будут жить в моем космосе, — таинственно прошептала Маришка, прижав руки к груди.

— В душе, — поправил брат.

— В моей космической душе.

Она расстегнула пижаму и Данила увидел на груди сестренки круг, обведенный тонкой едва заметной линией.

— Что это?

— Я случайно заметила, когда у меня там зачесалось, задела краешек, он отковырнулся… и вот.

Она потянула за кожу и, в образовавшемся отверстии, Данила увидел космос. Глубокое темное небо, в котором мерцали искры звезд. Чем дольше он смотрел, тем больше становилось пространство, в котором начали проступать… Он увидел там маму, а потом появившегося папу. Он изо всех сил потянулся к ним.

— Даня, выходи, — услышал он голос сестры, и «окно» в ее космос опять стало маленьким.

— Ты тоже это видишь?

— Да, только изнутри, — Маришка закрыла «окно» и застегнула пижаму.

— А когда ты закрываешь его, у тебя там…

— Ага, там ребра, как у всех, — зевая, ответила она.

— Ладно, давай-ка ложиться спать, — сказал Данил, глядя как сестра трет глаза. – Держи своего Эйнштейна.

Перевернувшись на бок, Маришка сонным голосом попросила: «Погладь мне спинку». Поправив сбившуюся пижаму, Данила, слегка прикасаясь, начал гладить, как делала это мама. Ему показалось, что сестренка уже уснула, когда он услышал ее тихий голос.

— Дань, пойдем завтра в школу?

— Зачем?

— Там все ребята и Света зовет.

— Откуда ты знаешь?

— Это же космос, он для всех один…

***

Тьма заполнила не только улицы Города, но постепенно заползала в подъезды и квартиры. Все меньше оставалось домов, в окнах которых горел свет. Потеряв родителей, ребята, не зная как жить и что делать дальше, по привычке шли за ответами в школу, и уже не могли вернуться в пустое одиночество квартир. Когда-то место не всеми любимое, теперь она стала большим домом для напуганных и растерянных ребят. Фигурный деревянный забор, окружавший школу со всех сторон, стал странной преградой для Тьмы, которая обтекала это место со всех сторон, но не могла вползти внутрь периметра.

Утром по дороге в школу Данила вспомнил вчерашние слова сестры.

— Откуда ты знаешь Светку?

— Мы с ней в космосе встретились, — как само собой ответила Маришка.

Стараясь не удивляться очевидному для сестры, он все же решил уточнить.

— У нее тоже есть «окно»?

— Нет, — задумавшись, не сразу ответила сестренка. – Она сама как космос.

Данила ничего не понял, но решил поверить ей на слово.

— Она попросила прихватить бумажные кораблики на подоконнике среднего овна в вашем кабинете.

— Откуда ты… да, понял – космос.

Раньше Света жила с бабушкой в большом деревянном доме, где все было как в старые времена. Они мыли бревенчатые стены и хлопали тканые половики перед праздниками. Обедали за круглым столом, вокруг которого стояли стулья с круглыми сиденьями и гнутыми спинками. В Божьем углу мерцали окладами деревянные иконы. Дом наполнял запах тепла и домашней еды с примесью едва уловимой нотки бабушкиных лекарств «от старости». На перекрыше русской печи, на лоскутном одеяле Света обустроила свой уголок, где на приступке стояли любимые книжки и блокнот для творчества, куда она записывала важные мысли и открытия. Оттуда она уносилась в миры никем не изведанные.

Несколько дней назад Светка пришла из школы и не услышала привычного щелканья маятника больших настенных часов. Не раздеваясь, она вошла в комнату и увидела бабушку, которая сидела за столом, обхватив голову руками почти как живая, только вся белая и каменная. Онемев от боли, девочка долго стояла, глотая слезы. Потом до темноты бродила по Городу, пока ноги не привели ее к школе, большие окна которой были наполнены светом. Постояв, она открыла ворота и шагнула во двор.

В школе царила сдержанная суета. Взрослых не было видно и ее потоками управляли старшие ребята. При входе у Данилы спросили фамилию, имя, класс и записали в толстую тетрадь под номером 87, а Маришку – 87а, сказали обустраиваться и отправили в кабинет, закрепленный за пятиклассниками. Там они никого не застали. Парты были сдвинуты к стене, как это делали раньше на праздники, оставляя пространство свободным. С одной и другой стороны от доски лежали спортивные маты, накрытые одеялами и спальными мешками.

— Куда дальше? – взяв в руки внушительную стопку бумажных корабликов, спросил Данила. – Что слышно в космическом эфире?

— Теперь нам на крышу.

— Куда?

— Идем, я покажу.

***

— Привет.

— Здравствуй, — Светка повернула голову и улыбнулась.

— Что ты здесь делаешь?

— Ты любишь цветы?

— В смысле, — Данила с недоумением смотрел на бывшую соседку по парте.

Она всегда была странная. На переменах сидела на подоконнике и смотрела в окно или что-то рисовала в своем блокноте.

— Я хочу посадить цветы.

Они сидели на крыше, и Данила никак не мог уловить ход ее мысли.

— Здесь же нет земли?

— И не надо, — рассмеялась она. – Хотя в некоторых странах в последнее время стало модно устраивать сады Семирамиды на крышах домов.

Она встала и, перешагнув заграждение, подошла к самому ее краю.

— Свет, осторожно!

— Не бойся, это только первый раз страшно, — и она шагнула с крыши. – Видишь? Когда я зацепилась за заграждение и упала, думала – все. Но «все» оказалось не настолько фатальным, только синяк остался.

Данила, замерев, смотрел, как Светка идет по черному небу.

— Не бойся, иди сюда. Мне кажется, это небесная твердь, о которой рассказывала бабушка. Но еще она говорила, что на ней должны быть звезды, ты поможешь мне?

— Что? – Данила подошел к краю крыши и посмотрел вниз.

— Посадить звездный сад, конечно, — сказала Светка, как о само собой разумеющемся. – Мне понадобятся кораблики, которые у тебя в руках. Ты идешь?

«Сейчас я или свалюсь или тоже пойду по небу», — подумал Данил. У него промелькнуло сомнение о том, могут ли ходить по небу нормальные, потому что со странными все было понятно. Данила, задержав дыхание, шагнул и никуда не упал, что сильно его порадовало.

— Ты не мог бы идти чуть быстрее, пожалуйста.

Шагая по небесной тверди, он заметил, что земля находится много дальше, чем, когда он видел ее с крыши третьего этажа. Небо было как выпуклая линза, только не приближающая, а в обратную сторону.

— А зачем тебе кораблики?

— Я положу туда звезды и отправлю их плыть по небесным течениям.

Сказав это, она засветилась, как фонарик. Зачерпывая свой свет ладонями, она опускала его в кораблики и отталкивала их, чтобы они плыли в разные стороны.

— Теперь это наш мир и наша Вселенная.

— Раньше звезд было много больше, — отдав ей последний кораблик, сказал Данила.

— Ничего, они прорастут, дадут семена и вырастут новые звезды.

— А Солнце? – Они сидели и смотрели, как темнота постепенно расцветает новыми красками.

— Его нужно успеть зажечь до 24 декабря.

— Почему?

— Сначала будет самая длинная ночь, а потом солнце повернет на весну и день начнет прибывать, а иначе…- она коротко вздохнула, а на лбу обозначилась взрослая складочка. – Иначе мы все умрем без тепла и света.

— А если его посадить, как звезды, оно ведь тоже звезда?

— Оно не успеет вырасти до зимнего солнцеворота, — с убежденным сожалением в голосе ответила Света. – Пойдем к ребятам, вместе мы что-нибудь придумаем.