Теплый летний вечер разбросал по небу звезды, словно крупу, пригоршнями, а луну – прозрачную и тонкую, как бумажная салфетка – укрыл редкими, похожими на кружевную кисею облаками. Но вместо луны в саду светил круглый белый фонарь. Он плохо зарядился и горел тускло, покрытый вдобавок толстым слоем пыли. Но вокруг него стайками вилась ночная мошкара, майские жуки, мотыльки и еще какие-то мелкие жужжащие насекомые. Иногда мимо по широкой дуге беззвучно проносились, чуть не ударяясь о плафон, летучие мыши. А куда им всем деваться, думал я лениво. Мошки всегда летят на свет. Фонарь единственный в саду. А до звезд и луны – далеко.
Мы с женой сидели за столиком на террасе. Я потягивал из стакана мятный чай. А Ника копалась в телефоне, кому-то писала, смотрела дурацкие видео, от одного только звука которых у меня сводило щеку, как от зубной боли. Я бросал на нее недовольные взгляды, просил уменьшить громкость. Жена огрызалась. Перед ней на столе стоял нетронутый молочный коктейль. А прямо между нами высилась на блюде горка бутербродов. В общем, обычный семейный ужин. Ничего особенного, если не считать того, что мир очень медленно, но неотвратимо умирал.
Все началось лет пять или шесть тому назад. Для кого-то раньше, для кого-то позже. Лично для меня – с идиотской сказки. Я так и не понял, что это было. Вероятно, какой-то отрывок из «Приключений барона Мюнхаузена», хоть я и не помнил в книге такого эпизода. Но память, вообще, штука ненадежная, тем более, если речь идет о чем-то, прочитанном в детстве.
Я вел машину по автобану, скучал и слушал радио. Некий охотник – тот самый барон, а может, и кто-то другой – рассказывал, как целился в утку, а попал в солнце. Птица летела так высоко, что темным своим силуэтом закрыла солнечный диск, ярко алый на закате. И когда этот неудачник выстрелил, от светила отвалился кусок. И, шипя, как огромный метеорит, свалился в озеро, вскипятив в нем воду так, что вся рыба потом всплыла кверху брюхом – вареная. «Вот честное слово, не вру», - уверял этот выдумщик, а я усмехнулся. Ну да, охотники никогда не врут. Они хвастаются. Надеюсь, рыбный суп хотя бы получился вкусным, сказал я сам себе, щурясь на залитое жидким золотом ветровое стекло.
По обе стороны дороги тянулся унылый закатный пейзаж. Рыжие обочины, поросшие сухой травой, и оранжево-изумрудные поля, словно кто-то плеснул на равнину апельсиновым соком. Свет бил в глаза немилосердно, до слепоты и зеленых искр, и я потянулся за темными очками. И что же? Огненный шар, зависший над убегающим за горизонт шоссе, вдруг стал отчетливо виден. И у него, действительно, не хватало довольно большого куска! Ну, или он был закрыт чернотой, словно кто-то мазнул по красному мячу сажей или гуталином. Помню холодный пот, мгновенно выступивший у меня по всему телу, и пугливую мысль: «Это, наверное, сон». Но я понимал, что не сплю. Не знаю, кому как, но мне всегда легко удавалось отличить сновидение от яви. Или это такое темное облако наплыло на солнце? Да, конечно, облако, что же еще. А может, и что-то другое – но такое же простое и безобидное. Так я уговаривал себя, а у самого ладони едва удерживали руль, таким он сделался мокрым и скользким. И кровь стучала в висках.
Едва добравшись до дома, я выплеснул свои страхи жене.
- Да ладно, - нахмурилась Ника. – Что-то случилось с солнцем, говоришь? Но так не бывает!
- Посмотри, - отозвался я кротко. – Пока оно не село за горизонт.
Она долго, закусив губу, вглядывалась в багровый солнечный диск, по краю изъеденный черным. Я молчал, втайне надеясь, что вот сейчас жена рассмеется и, как всегда, назовет меня дураком и пустомелей. И пусть – в кои-то веки – это будет заслуженно.
- Странно, Алекс, - сказала она, наконец, вытирая слезы. – Оно выглядит непривычно. Как будто и в самом деле чем-то испачкано. Или из него вырван кусок. Я не могу как следует разглядеть – слишко ярко. Но ведь ученые говорят, будто на солнце бывают пятна? Это именно то, что мы видим. Разве нет?
- Ну не такие же! – возразил я не очень уверенно.
- А какие? Как часто мы на него смотрим? Думаю, оно такое всегда, наше солнце. Просто никто не обращает внимания, а мы обратили. Так устроен человек – кроме себя любимого никого мире не знает и не видит. И не заметит у себя под носом слона, если очень не постарается. Мы все, Алекс, носим очки зеркалами вовнутрь. А та сказка по радио... она ни при чем.
- В таких очках ведь ничего не увидишь! – засмеялся я.
- Это шутка, ты, болтун, - усмехнулась жена.
Мы обнялись и про пятна на солнце больше не вспоминали. Во всяком случае, в тот вечер. А на следующий день...
Собираясь на работу, я редко смотрю в окно – слишком хочу спать – и, вообще, по утрам я мало отличаюсь от вареной рыбы. Так что, случившийся накануне разговор вспомнил только в обеденный перерыв, и, выйдя на балкон – якобы перекурить – запрокинул голову к синему лоскуту неба. Дневное светило как раз пробилось сквозь кроны двух раскидистых тополей и гордо стояло над их верхушками, золотыми в его лучах. Выглядело оно, по-правде говоря, еще хуже вчерашнего. Черное пятно расползлось, напоминая теперь огромного паука, впившегося хищно в солнечную плоть. Я потер глаза, хмыкнул и вернулся в бюро.
Но в сердце словно поселился крохотный червячок. И точил... и точил... Я сделался раздражительным, срывался на жену, доводил ее до белого каления своим пустословием.
«Заткнись уже, Алекс», - чуть не шипела она сквозь зубы, но сдерживалась. А однажды спросила:
- Что с тобой такое? Что у тебя болит?
В ответ я покачал головой и указал взглядом наверх. Ника вздохнула.
- Мой тебе совет. Выброси это из головы. Просто не загоняйся, и все. Смотри – какая вокруг красота. Цветы, зелень... Птицы поют, как ни в чем не бывало. Мир не изменился, он – прежний. Во всем, кроме этого... а это... я не знаю, что это. Но ведь никто, кроме нас, не видит, как портится солнце. Может, мы сошли с ума?
Как потом оказалось, видели многие, а может, и все – кроме разве что слепых и чересчур занятых, настолько, что за целый день не найдется минутки взглянуть на небо – но молчали до поры до времени. Люди рассуждали примерно как я и Ника. То ли мы спятили, то ли чего-то не понимаем. Но не будем выставлять себя дураками.
А солнце между тем сделалось совсем плохим. От него остались только какие-то светящиеся ошметки, которые чудом держались вместе. Но казалось, каждую секунду готовы разлететься во все стороны, как стайка огненных бабочек, и рассеяться в межзвездном пространстве. Возможно, их удерживала сила притяжения или некие невидимые связующие нити, грозящие вот-вот порваться. Погожие дни превратились в хмурые сумерки. А золотая ладья бога Ра – в дырявую черную лодку, как дешевая театральная декорация, ползущую по небу. Правда, в ее пробоинах теплилось золотое сияние. И этого сияния кое-как хватало, чтобы тварям земным не заблудиться в темноте. Не замечать беды стало уже невозможно, и все вдруг разом заговорили о вселенской катастрофе и скором конце света. Ученые несли полнейшую белиберду. Им, по сути, и сказать было нечего, но от них ждали хоть каких-то слов, так что приходилось выкручиваться. Остальные справлялись по-разному. Кто-то пил, кто-то ударился в разврат. Некоторые молились днем и ночью, жгли свечи в храмах и кланялись иконам, другие слушали всяческих гуру, набивая им карманы ненужными уже деньгами.
А некоторые, как мы с женой, просто растерялись. «Живите, как в последний день!» - вопила реклама с каждого столба. Так мы и жили. Но почему-то вместо того, чтобы сильнее любить друг друга, поддерживать и беречь, все чаще ругались, придираясь друг к другу по пустякам. Наша любовь, как и солнце, почему-то покрылась пятнами. И могла в любой момент развалиться или скрыться под слоем черноты. Ника все глубже уходила в себя и в какой-то, ей одной ведомый, виртуальный мир. А я забалтывал свой страх, топил его в пустых монологах, в потоке ненужных, трескучих слов. Меня бесило ее нежелание слушать. А ей хотелось помолчать, заткнуть уши, закрыть глаза на все, что происходит вокруг.
Я смотрел на мотыльков, на их бесполезное кружение, на мелькание белых крыльев... Так пляшут снежинки в тусклом луче фонаря. Только снежинкам все равно, куда лететь, а мотыльков влечет наша маленькая луна.
- А ведь они похожи на нас, эти крошечные бесцветные бабочки, -размышлял я вслух, - и, как мы, вьются вокруг призрачного света. Их ночное солнце – тоже в пятнах и едва горит. Скоро фонарь окончательно покроется пылью, так что свет не будет выходить наружу. А значит, для мотыльков солнце погаснет. Страшно ли им? Наверное, нет. Но если так, то они лучше нас. Смелее, во всяком случае. А мы... что же мы? Мы – мотыльки Господа Бога...
- О, Господи! – вспылила жена. – Ты будешь смотреть на грязь и рассуждать о высоких материях! Вместо того, чтобы встать и вымыть плафон!
- Я целый день работал, - возразил я.
- И что?
- А то, - я раздраженно мотнул головой. Вставать и что-то делать было лень. - Могу я хотя бы вечером отдохнуть? Вымой сама, если тебе надо. А меня и так устраивает.
Ника швырнула телефон на стол. Ее губы побелели.
- Ладно. Хорошо. Я работала на час дольше тебя. И встала на полчаса раньше. Но я справлюсь без твоей помощи. Сиди, лодырь. И делай вид, что у тебя руки отсохли.
Я пожал плечами. Было бы из-за чего спорить, из-за какого-то садового фонаря. Руки у меня, конечно, не отсохли, да и не мудрено – я не на стройке камни ворочаю, а сижу целый день в бюро, за компьютером. Да и Ника у себя на работе не шпалы укладывает. Но морально мы оба устали. Если бы вы знали, как выматывает душу ожидание плохого!
А жена и в самом деле принесла тряпку и ведро с мыльной водой, и отмыла фонарь до сверкающей белизны. Так, что он словно наполнился чистым светящимся молоком. Этот мягкий свет залил волшебным сиянием террасу и кусочек сада. Посеребрил кусты. Высветлил гравийную дорожку, и она, словно усыпанная радужными бриллиантами, изогнулась мостиком – из утра в ночь. Из белого пламени – в темноту. Он как будто благоухал, этот свет, свежим деревом, морской солью и немного – лесными цветами. Мотыльки – и те заплясали радостнее, словно подхваченные ветром.
- А знаешь, - сказал я, - о чем я подумал?
- Откуда мне знать? – насупилась Ника.
- Я подумал... какой прекрасный свет! Вот и этим ночным крохам – радость. Их солнце снова как новенькое. А ты всего лишь протерла плафон.
- Всего лишь!
- А теперь представь себе, что все люди на Земле отмоют добела свои фонари, лампы и что там есть в их домах, на улице и в саду. А заодно... – я ощутил внезапный прилив вдохновения, - ведь солнце – это огромное сердце мира? Что если заодно они отмоют от всякой грязи свои сердца... Как ты думаешь? Может быть, Бог сделает для нас то же самое, что мы для своих мотыльков?
Взгляд жены из сердитого стал задумивым.
- Хочешь еще чаю? – мягко спросила она.
- Конечно! – обрадовался я. - Смотри, как хорошо. Ведь хорошо?
Она с улыбкой кивнула.
- А так? – придвинувшись ближе, я обнял Нику, привлек к себе, положил голову на ее плечо.
- А так – еще лучше.