- Настька! Смерть моя! Ну-ка, марш заниматься! Совсем обленилась. Вот вырастешь дурой и будешь пирожки продавать на вокзале – больше тебя никуда не возьмут без образования. И запомни, от нас тогда ни копейки не получишь, живи, как знаешь. Давай, давай, пошевеливайся! Марш за стол, и чтоб не вставала у меня! Прилепи задницу к стулу и учи.
Высокий пронзительный голос жены напрочь заглушает телевизор. Михаил старается его не слышать, ерзает на диване, прибавляет звук, прикрывает ладонями уши, но это не помогает. Приходится превозмогать сытую послеобеденную истому, заваливаться набок, тянуться так, что хрустит в плече, и толкать пальцами дверь, чтобы закрылась. Дверь противно взвизгивает и лениво ползет к косяку. Не доехав до него пяти сантиметров, она вскрикивает напоследок что-то невнятное и замирает.
- Мы с отцом работаем, как проклятые, а она даже учиться не желает, - продолжает надрываться голос жены. – Посмотри на отца, посерел уже бедный от работы, с лица спал, а ты не ценишь такого к себе отношения. Неблагодарная! Другие дети по помойкам шляются, чужие объедки собирают, а ты в тепле, в сытости, и никакого понимания! Хочешь на помойку? Хочешь? Иди, я тебя не задерживаю!
- Не... не хочу, - еле слышно тянет Настена.
- Тогда учись.
- Я... у меня не выходит.
- А ты старайся. Я, небось, тоже не Софья Ковалевская, а высшее образование имею.
- Мамочка, ты мне объясни по математике.
- Некогда мне. Иди к отцу, пусть он помогает.
Дверь опять вскрикивает, на этот раз неуверенно и боязливо, и в комнату входит Настена, худое, бледное существо семи лет в простом домашнем платьице, с белым бантом в темных прямых волосах и со светлыми глазами, такими голубыми, словно она все семь лет смотрела, не отрываясь, в апрельское небо.
- Па...
- Потом, потом, - Михаил, не оборачиваясь, машет на нее рукой. – Не мешай. И закрой за собой дверь, как следует.
Он знает, что отдых непоправимо испорчен, что так или иначе, а заниматься придется, но так хочется спокойно посидеть на диване... хотя бы еще полминутки.
Дверь взрывается оглушительным воплем, и к Михаилу влетает жена:
- Миша! Сколько тебя просить! Оторви, наконец, свою задницу! Позанимайся с ребенком.
- Ты бы и сама могла, чем сидеть день и ночь перед компьютером...
- У меня проект! И ты это прекрасно знаешь. И смажь, наконец, эту треклятую дверь!
Жена исчезает так же стремительно, как появилась. В комнате остаются Михаил и сиротливо жмущаяся к стенке Настена. Он долго молчит, затем громко, очень громко и очень досадливо вздыхает и говорит:
- Ну давай, чего у тебя там...
Настена подает учебник.
- Так. Сложение. Ну что, даже сложение не понимаешь? Глупая ты, Настька. Правду мама говорит, придется тебе пирожками торговать. Была бы ты поумней, закончила бы школу, засунули бы мы тебя в институт и выучилась бы ты на человека. А так... – он скривляет физиономию в гримасу полного отвращения.
Затем они оба молчат какое-то время.
- Ладно, смотри. Сколько пальцев?
- Два! – Настена в восторге от того, что с ней занимаются, и от того, что она все понимает.
- А на этой руке?
- Тоже два!
- А все вместе?
Настена беззвучно шевелит губами.
- Четыре!
- Ну, вот видишь. Два да два – четыре. Это называется сложение.
- Два да два – четыре, - шепотом повторяет Настена.
- Теперь, сколько будет три плюс три?
Настена долго пересчитывает свои пальцы, потом тихо и неуверенно спрашивает:
- Шесть?
- Шесть. Ты чего пугаешься? Если знаешь, бояться не надо, надо громко и уверенно говорить – шесть, и все дела. Ну, иди. Иди, иди, спать пора.
Настена гордо отправляется чистить зубы. По дороге она так и эдак складывает пальцы и радостно улыбается неожиданно открывшемуся ей чуду сложения. Михаил, дождавшись, когда она скроется в ванной, громко кричит жене:
- А Настька у нас молодец! Еще, глядишь, человека из нее сделаю.
Затем, воодушевленный собственным подвигом, он снимает с петель дверь и густо смазывает петли солидолом.

Уже ночь. Настена уютно сворачивается под одеялом, подтягивает коленки к подбородку и принимается думать о жизни.
«Какие они у меня хорошие! И мама, и папа. Они обо мне заботятся, а я – свинья неблагодарная, только и гожусь, чтобы пирожками торговать на вокзале.»
Ей представляется темный заброшенный вокзал, по углам которого бездомные дети роются в помойках в поисках еды, и она сама, в сером замызганном фартуке и с кастрюлей с пирожками. Она голодна, от пирожков идет восхитительный запах, но есть их нельзя, потому что придет хозяин и выгонит ее с работы.
«Нет, надо учиться. Буду учиться, вырасту, выйду замуж за иностранца и заберу их с собой за границу, чтобы им не приходилось из последних сил работать и содержать меня на своей шее. Но сначала надо выучиться. Два плюс два – четыре. Три плюс три...»
Сладкий сон прерывает урок арифметики на самом интересном месте.