В соавторстве с Юрием Борисовым

Проблема была. Одна, но весомая. Пить было не с кем.
Аркадий, гад, уснул на сто двадцать первой минуте нашего пребывания в Пуще. Была «Зубровка», была промасленная белорусская газета с толстыми шматами розового сала, были осенние водянистые помидоры, но с кем, с кем все это потреблять, я вас спрашиваю. Молчите. Вот так же молчал и я.
И я молча ушел в лес. Вечерело. За спиной что-то хрюкало, вздыхало и храпело. «Зубровка» пилась, но без обычного вдохновения – кисло. Я по привычке запустил пятерню в свою рыжую бороду и почесал подбородок. Скоро начну разговаривать сам с собой и ржать, над рассказанными самому себе похабными анекдотами, это мы уже проходили…
Небольшой пригорок слева от меня вдруг вздохнул и открыл глаза. Шумно потянул ноздрями – ах, хорошо! Мотнул рыжей мордой и сказал:
- Привет.
Это был зубр. Из тех самых, редких и исчезающих. Солидно представился:
- Пахомыч. Налей – душа горит.
Я удивился и обрадовался – не Аркадий, конечно, но тоже вполне. Правильный мужик на первый взгляд.
Пахомыч не закусывал. Занюхал пучком вялой травы и сообщил:
- Бабу я потерял.
Из фиолетового глаза выкатилась мутная слеза.
- Умерла? – ахнул я.
Пахомыч поскреб копытом пах.
- Да нет! Ушла к другому.
- Так и забудь ее, дуру! – я похлопал зубра по косматому плечу. – Другую найдешь. Бабы – они непредсказуемы. От добра добра ищут, - неожиданно остроумно для самого себя переиначил я известную пословицу.
- Так чего искать-то? – удивился Пахомыч. – Новая придет. Эту-то на другую делянку перевели, к оленям. У нас тут, брат, вольерная система. Я ведь к слову. Пьем вот, вроде как без повода неудобно, а тут – баба ушла. Налей еще!
Налил. Выпили. Пахомыч нравился мне все больше.
- Вольерная, говоришь? – заинтересовался я. – А ты чего на воле разгуливаешь? Или у вас что-то вроде амнистии бывает?
Пахомыч задумался.
- Да нет! Отогнул пару прутьев – и на свободе. Делов-то. Идти только некуда.
Я присвистнул. И то верно – Пуща раскинулась и вправо, и влево, и куда ни посмотри – качались дубы и сосны, роняя желуди и хвою. Конечно, некуда. Да и государственная граница рядом.
Помолчали.
- А как у вас, зубров, дела сердечные? – осторожно спросил я. – Поди, есть зазноба-зубриха?
Пахомыч неожиданно лягнул меня под ложечку. Довольно ощутимо.
- Зубрица! – рявкнул мне в ухо. – Анна Иоанновна. Все стадо в копытах держит, у ней не побалуешь!
Я отдышался и благоразумно решил переменить тему беседы.
- Погоды-то нынче стоят какие - залюбуешься! – и зябко повел плечами. Погоды и вправду были что надо – ясные и холодные. Дубы пламенели октябрем, но не грели совершенно, а только придавали внутренности леса немного зловещий кровавый оттенок. Вспоминался Эдгар По. Эх, Аркадия нет, начитанный мужик, интеллигентный.
Пахомыч покосился на мою бороду:
- Линяешь, никак? Не по сезону, брат. Скоро зима, без шерсти пропадешь. Ты это, ягель жуй – в нем витаминов много. Для копыт полезно, и для шкуры тоже. Или вот еще одно средство есть, - задумчиво глянул на «Зубровку» и приказал:
- Наливай!
Пили долго. Стемнело окончательно. Пуща разошлась не на шутку – ухала и чавкала, выла, шуршала листьями, шмыгала по кустам. К вольерам с заключенными зверями приходили их вольные братья, тараня весточку от дяди-тети-родни на седьмом киселе. Каждый нес гостинец: волки закидывали за вольерные прутья живых зайцев прямо за уши, дикие лошади просовывали своим сородичам зеленые ивовые веточки, вольные еноты-полоскуны деловито передавали вольерным грязное белье в стирку и забирали выстиранное, лисы протягивали заключенным собратьям раскрошенных для удобства поедания одураченных Колобков.
Мы с Пахомычем пели застольные песни, дыша друг на друга приязнью напополам с «Зубровкой».
- Что хочешь, проси, брат! – ревел Пахомыч дойдя до предела. – Ты же из наших будешь, – убеждал он, запустив пятерню в мою бороду и почесывая мой подбородок.
Я икал и чесал копытом пах.
Пахомыч, ежась, невесть откуда взявшимися спицами вязал мохнатый свитер, выдергивая шерсть у себя с боков. Получалось у него довольно ловко.
- Тебе жаккардовый узор вывязать? – невнятно поинтересовался зубр сквозь зажатые в пасти булавки. – Вот увидишь, все обзавидуются!
Я согласно кивал и мычал. Пуща хорошела на глазах. На ветвях неопознанных деревьев раскачивались русалки и радужные шары. Низкое небо дрожало, словно рабочий батут в разгар смены, осыпая землю белыми звездами с шевелящимися лучами.
«Это что же, Новый год?» - успел подумать я.
***
Аркадий злился на меня третий день. Вожделенный отпуск таял, «Зубровка» - нет. Пить было некому: я после «пати» с Пахомычем смотреть не мог на спиртное, Аркадий «в одиночку» не пил принципиально - интеллигент. От безысходности друг записался на разные экскурсии и целыми днями колесил по Пуще, чертыхаясь и мрачно, не испытывая никаких чувств, любуясь ее красотами. Я страдал в двухкомнатном «люксе» престижной гостиницы, то бодрствуя, то проваливаясь в тяжелый сон. Снился Пахомыч. Качая волнистой головой, он сокрушался: «Чудик, ты зачем грибы ел?»
- На вот, держи, предатель! – очередной раз воротившийся Аркадий запустил в меня объемным пакетом. – На ресепшене кто-то оставил.
Что-то мягкое и легкое было завернуто в затертую газету. Чернилами цвета раздавленной клюквы шла броская надпись: «Мужику с бородой и «Зубровкой».
Я развернул.
Вязаный шерстяной свитер был невероятен и пахуч. Сложный жаккардовый узор перемежался зелеными веточками и шляпками желудей, а на правом рукаве отчетливо виднелся фирменный «лейбл» - раздвоенное мощное копыто…