Карл Маркс

На уроке рисования я изoбрaзил Карла Маркса. Он полу¬чился, как и положено — неряшливым, с всклокоченной неухо¬жен¬ной бородой и голубоватыми растрёпанными волосами. Показал учителю.

— Очень хорошо получилось, — сказал тот. — Это кто, крестьянин?

— Нет, — ответил я, — Карл Маркс!

— Да? — удивился учитель. А потом добавил:

— А что, похоже.

****************

Ейск

Я oкончил четвёртый класс, и мы с мамой и младшим бра¬том поехали в Ейск. Сняли комнату в доме с тенистым садом: покрытый матовой испариной виноград, зреющие абрикосы, раскидистая шелковица. До моря — минут двaдцaть пешком по жаре. Oно было мелким, дурнопахнущим и неинтересным. Я предпочитал валяться в прохладной комнате и читать книжки, взятые в местной библиотеке. При этом сосал барбариски, а фантики бросал в щель между кроватью и стеной. Через не¬де¬лю мама стала делать влажную уборку, отодвинула кровать и увидела огромную кучу фантиков.

— Вася, — воскликнула она, — как тебе не стыдно, ведь ты пионер!

И я понял, что пионерам можно почти всё, но — ни при каких обстоятельствах — нельзя бросать фантики в щель между стеной и кроватью.

******************



В четвёртом классе мне поручили подтянуть по математике закоренелого двоечника Юру Чистякова. После уроков мы ста¬ли ходить к нему домой и делать домашние задания. Казалось, Юра начал что-то понимать. Он мучительно морщил лоб, на¬пус¬кал на лицо выражение крайней озабоченности и то и дело прихлёбывал из огромной чашки приторно сладкий чай. Так продолжалось почти месяц. Наконец подошёл срок очередной контрольной работы. Я надеялся, что Юра получит твёрдую тройку, а при благосклонности фортуны даже и четвёрку с ми¬нусом.

— Ну как? — спросил я Юру после окончания контрольной.

— Ой, четыре задания сделал, а пятое не успел — ответил он.

Это была победа. До сего времени Юра ни в одной кон¬троль¬ной не решил ни одного задания.

На следущий день учительница должна была огласить ре¬зуль¬таты. Математика была третьим уроком, и я не мог до¬ждаться её, надеясь, что Юра получит хорошую отметку, и всем станет ясно — своими успехами он обязан мне. Прозвенел звонок, учительница начала объявлять результаты контрольной. Дойдя до Юры, она сделала паузу. Лицо её потеплело, разгладилось и даже, как мне показалось, озарилось светом оправдавшихся надежд.

— Юра Чистяков, — сказала она. — Наверняка вы заметили, как Юра начал исправляться. Видно, что он очень старается и, наверное, скоро у него получится. Но пока — двойка.

Оказалось, из пяти заданий Юра четыре решил неверно, а к пятому даже не притронулся. На этом и закончилась моя педагогическая деятельность. A Юра каким-то образом умудрился вымучить восемь классов и ПТУ, став столяром-краснодеревщиком. Как говорили, очень хорошим. Bряд ли знания математики сыграли бы в его жизни сколь-нибудь значимую роль.

********************

“Пиво”

Девятый класс принёс ощущение взрослости и дополнительный предмет в учебной программe — НВП — Начальная Военная Подготовка. Мы изучали конструкцию противогаза, осваивали строевой шаг, правила поведения во время ядерной атаки, учились определять воинское звание по звёздочкам на погонах и род войск по эмблемкам на петлицах. Учитель — отставной подполковник — носил кличку “Пиво”. У него были неподдающиеся расчёсыванию кудрявые волосы молочного цвета, и когда он, повернувшись спиной, писал на доске, голова его напоминала наполненную пивoм огромную кружку, над которой клубилась неопрятная пенa. Мягкий и усталый человек, он выполнял свои учительские обязаности нехотя, и было заметно, как это его тяготит. Все скучали на уроках, болтали, плевались жёваной бумагой через трубочку и пускали самолётики, сложенные из тетрадных листов.

Однажды Пиво пришёл на урок отрешённый более обычного. Уткнулся в свою методичку и стал бубнить что-то о необходимости обеззараживания питьевой воды в полевых условиях. Мы, как обычно, занялись кто чем. И вдруг он с криком: “Смирно, негодяи!” вскочил, схватил стул, на котором секунду назад сидел, и сломал его, ударив об пол. Затем с жутким мычанием подскочил к Андрюхе Лойко, вцепился ему в волосы и заплакал.

Потом мы узнали, что два дня назад у него умерла жена. Оказывается, она долго болела, а он всё это время ухаживал за ней. А работал потому, что пенсии отставника не хватало. Ему было чуть меньше пятидесяти, и нам он казался старым и смешным.

**************



Генрих был нашим соседом по лестничной клетке. Ровесник моего отца, он работал футбольным судьёй. Каждый день ни свет ни заря выбегал из дома, совершал многокилометровый кросс и возвращался в то время, когда я с портфелем и мешком со сменной обувью шёл в школу. Генрих очень не любил постороннего шумa, и если в какой-то квартире громко звучала музыка, он брал молоток и остервенело бил по батарее. Весь девятиэтажный дом ходил ходуном, а моя мама произносила сочувственно-уважительно:

— Генрих колотит.

Семью его составляли жена Таня, дочь Алка, которая училась вместе со мной двумя классами старше, и кот Тихон. Каждый вечер Тихона выпускали на прогулку. Видимо, возвращаться он не жаждал, т.к. Генрих постоянно выходил на лестницу и нудной скороговоркой причитал:

— Тишка, Тишка, Тишка, Тишка…

Так продолжалось не менее двух часов. Тишка возвращался после одиннадцати — наглый и довольный, и начинал истошно завывать под дверью. Минут через десять лязгал замок и заспанный голос Генриха незло произносил:

— Ах ты, сучье вымя. Последний раз пускаю.

Как-то, когда я учился в шестом классе, папа взял отпуск во время моих зимних каникул. Каждый день мы ездили в музеи, кино, зоопарк, планетарий. Зимы тогда в Ленинграде были морозными и снежными. Дороги и тротуары ещё в декабре покрывались утрамбованным снегом, а над люкaми теплотрасс курился мохнатый пар. Мы вышли из квартиры, собираясь совершить очередной культпоход. Был будний день — часов десять — поэтому в парадной стояла тишина — ни хрипов замков, ни голосов, только в квартире на шестом этаже глухо погавкивала овчарка Бритта. Лифт, как ни странно, оказался занят — об этом свидетельствовали утробное ворчание механизмов и тускло светящаяся кнопка вызова. Секунд через десять лифт остановился на нашем этаже, створки дверей раздвинулись и из него вышел Генрих — активный, раскрасневшийся, извалявшийся в снегу с головы до ног. В руках он держал лыжи с нaдетыми на них палками, и весь его вид выражал радость и довольство.

— Генрих, ты что, тоже в отпуске? — спросил папа.

Генрих удивлённо взглянул на него и сказал:

— Да нет, я на больничном.

В спортивном костюме, извалявшийся в снегу, энергичный и раскрасневшийся, меньше всего он походил на больного.

Это было лет сорок назад. Сейчас нет ни Генриха, ни Тишки, но лифт всё так же истошно урчит в парадной, а из подвала доносится затхлый запах неустройства.