- Горы круты, горы круты…Горы есть пологие.
Не одна страдаю я, страдают очень многие.

Я сижу, слушаю и в очередной раз жалею, что у меня нет диктофона.
- Мне везло на людей, - она пододвигает ближе вазочку с конфетами и продолжает:
- У матери-то нас много было, а время тяжёлое, послевоенное. Вот и отдали меня в няньки. Пять детей у них было, бабка с дедом да я – десять человек всего. Три с половиной года без копейки жила, на полатях спала. Но люди добрые, сердечные, не непрасные – и кормили, и не обижали. Мотя-то – это хозяйка, прибежала одиново и говорит: «Польта тама продают, чёрное сукно, пуговицы с рисунком…»
- Деньги заняли, купили – я на седьмом небе от счастья была. А потом и платье кашемировое, и туфли справили…Да…, - она замолкает на минуту.
- Сидим, друг на дружку глядим, как кошки в крапиве. А с кем тут поговорить-то…

Я смотрю на её волосы, убелённые сединой. На её добрые, в сеточке морщин, глаза. На её руки, одна покалечена…Как и при каких обстоятельствах лошадь прокусила её руку – не помню, а вот инвалидности у неё как не было, так и нет.

- Плохо слушается рука-то, не до руки было. Как срослось, так и срослось, а топеряча уж чего, - вздыхает она. Восемьдесят три годка уже. Всё ещё не хочу сдаваться, а поджимает – колода я.
А ранече-то нас казаками звали, я шустрая была. Вот расскажу тебе…
Сладкого то раньше не было. А хочется. Вот мёд качать пора настала. Это колхозный. Обычно угощали детей – мы и собрались возле, ждём. А пасечник время тянет, чтоб мы ушли. Вор он…Ну, мы спрятались и, пока он отошёл, к фляге-то кинулись. Я первая – руку засунула и давай облизывать. Тут и другие набежали…Пчела меня тогда укусила, а мать наказала. Мне четырнадцать годов в ту пору было. На следующее утро бригадир на работу зовёт, а у меня шары опухли. Надо на склад идти – прибираться. Прихожу, а там медогонка не вымыта. И чего…Зря что ли наказали? Налетай! Хозяин-то воротился, а медогонка аж блестит – чистёхонька…
Да…Это теперя – разжились, как вши в коросте. Да, ты ешь, ешь прянички то. Аль, чайку ещё налить, - она задумывается и продолжает.

- Потом на химзавод работать пошла. Ватные повязки там каждый день выдавали, дак я их не выбрасывала. Стирала, пряла нитки и вязала носки. Продавала по десять рублей. На эти деньги покупала сто пятьдесят грамм муки – заваруха получалась. А пайку на заводе давали: восемьсот грамм женщинам, и один килограмм – мужикам. Карточки то в сорок седьмом году отменили.
Молоко по вредности выдавали – так я его тайком домой носила. Чё ж я одна-то…дома пятеро ребятишков…
А люди разные…Купишь кусок мыла хозяйственного, принесёшь домой, а там палка в бумагу завернута, проверять надо.

Она снова замолкает. Тишина…Только ходики на стене постукивают. Бревенчатые стены выкрашены в белый цвет, на стенах самодельные резные полки. Эмалированные тарелки, кружки, гранёные стаканы. Всё остальное, хоть и сопротивлялась дочь яростно, увезли в Пермь. Там она, Зоя Михайловна, и живёт сейчас.

- Это отец у меня, краснодеревщик был, - уловив мой взгляд, отвечает она. - Буфетик-то тоже он смастерил. Жалко было бросать, да куда там…Всё остальное тоже на даче, в дому-то это никому нынче не нужно – ковры кругом, ступить страшно. Взгляд становится грустным.
- Эх, девка, я хоть вовсе глупая стала, вовсе наполовину, но много чего вспомнить могу. Ты забегай почаще, забегай…Вишь, урчит в животе, кишки по селектору переговоры ведут, - улыбается она и смотрит на меня ласково.
- Аль, оставайся, сейчас супчик сварганим. Внука кормить надо, без него-то меня не отпускают. А по мне так – никуда отсюда б не уезжала. Я ж только приеду, на мосток ступлю, ногой топну, на Сиягу-гору гляну, и душа поёт…

-Через речку быструю я мосточек выстрою.
Ходи милый, ходи мой, ходи летом и зимой.

- Возьми конфет-то, возьми…вечером чайку попьёшь. И не сопротивляйся, из Перми привезла, эт нашенские, тута таких нет, - смеётся она.

Я выхожу в сени. Горбатый, покосившийся пол тихо сопит, поскрипывает. В ограде стены разевают рты – так показывает больное горло дети. Остатки бывшей поленницы растащены мужиками-алкоголиками, их здесь трое. Ещё совсем не старые, здоровые мужики…
И она – Зоя Михайловна Рысева. Каждый год она рвётся сюда, в эту заброшенную деревню. И каждый год принимает здесь гостей, приезжающих сюда отовсюду, чтобы поздравить её с днём рождения. Светлая, добрая, чистая, умная…Я ещё напишу о ней.

А пока я еду в электричке. За окном мелькают угоры, елки, берёзы, сосны…Рыжиковые места.

У меня милёнков много, как в осиннике грибов.
Только я с одним имею настоящую любовь.

Частушки от тёти Зои…Они ещё будут. А в памяти опять всплывают строки из коротких воспоминаний мамы: «Когда интерес просыпается, бывает слишком поздно».
Успеть бы…