Они не знали, что их ждёт. Они только чувствовали, что надвигается катастрофа. В чём выразится она, как окажет себя, как быстро придёт им конец, их миру, их России – они не знали.Многие, привыкшие к мистической рефлексии, видели даже то, чего не было. Другие, неисправимые оптимисты и романтики, не желали видеть очевидное. Весь многочисленный русский люд: разночинцы, помещики, купцы, ремесленники, заводчики всех мастей, дворяне, армия, казачество, рабочие и крестьяне, все чуяли перемены, витающие в воздухе. Война с Германией, опостылевшая до последней крайности, разруха, выросший среди недавних ещё урожаев страшный зверь голода, будоражащее чувство новизны, неведомые и пока ещё невидимые новые грядущие беды всё сильнее кренили скрипящий и разваливающийся старый мир, мир самодержавного порядка, церковных канонов, сословий, традиций, живучих дремучих правил и устоявшегося в веках быта.

Они не верили в то, что очень скоро многих таких, как они, это новое, ожидаемое с трепетом и смятением, просто вытолкнет в безвестность, в чужие края, в эмиграцию, обречёт на вечную, неизбывную, непонятную для их детей, которые вырастут уже там, вдалеке, тоску по России. Этой тоской, часто смешной для окружающих, они будут болеть до смерти.
Они понятия не имели, что значит уехать навсегда. Ужас катастрофы, крушение всего, что было ценно, жизненно и важно, что было фундаментом всему, усеяло трупами несчастных русских беженцев, покончивших разом с собой и кошмаром, и обе столицы, и ростовские и донские города со станицами с тлеющими островками старой России, и Крым, и окаянную туретчину, и парижские кладбища.

Они не знали, как там, на чужбине, будут страдать. Как станет постылым всё ненастоящее, пустое и ненужное в жизни вдали от единственного настоящего – отторгнувшей их родины. Как яростно, неистово будет им хотеться увидеть хоть на мгновение что-то родное, вдохнуть воздух, желаннее которого нет во всём мире. С каким восторгом и трепетом, явным или тщательно скрываемым, будут ловить они любые весточки, факты, слухи и враки о советской России, той самой России, от которой они с таким ужасом бежали, от которой открестились, но которую не смогли выгнать из русских душ своих. Они понимали, что там, на покинутой родине, по-прежнему кипит настоящая жизнь, звучит русская речь, и уже советские, совсем чужие, и, всё же, такие родные, такие насмерть свои люди строят новый, непонятный, загадочный мир. Они завидовали им всем своим изболевшимся сердцем, завидовали их счастью умереть там, где родились, лежать в своей родной земле и прорастать тополями и берёзами, течь ручьями и реками, слушать русских соловьёв и дроздов. Им до галлюцинаций хотелось дышать снегом, морозным и ослепительным, мартовским талым и серым, впитывать в себя вешний хмель, сливаясь с началом сокодвижения.
Им хотелось домой…