Сразу оговорюсь: эта миниатюра не о боге,
и не о баптизме, она о людях, и о том, как
они по-разному понимают бога и его законы,
но больше всего - о детях,
сталкивающихся с этими
вопросами.

Когда я была маленькой и жила в Средней Азии, бога у меня не было.
Бог и святые жили в уголке маленького домика волжской деревни, у старой маминой тётушки. Бог у неё был строгим, как она, но не злопамятным, - быстро прощал шалости. Судя по всему, он вообще не мог долго сердиться.
Еще бог жил в церкви, но в нашем городке её не было, была только мечеть, и потому в церковь мы не ходили. Но когда-то мы в церкви точно были, потому, что в семье жил смешной рассказ, о том, как меня привезли крестить, и я ооочень сердито попа ругала за то, что мазал меня маслом. Это простительно, ведь было мне от роду тогда меньше года.
Но свято место пусто не бывает.
Переехала к нам откуда-то семья баптистов, поселилась в маленьком старом доме в конце улицы, и стала рядом с ним строить новый дом, побольше.
В этом была большая надобность: к моменту переезда в их семье уже было четверо детей, и прибавление шло стремительно, по два ребёнка в год.
Мама была всегда дома, и на работу не ходила, потому, что в детский сад детей не отдавали. Оксанка рассказывала, что к ним даже приходили "власти", чтобы спросить, почему мама не работает, но как только её увидели - сразу ушли: она к ним вышла с близнецами на руках, Витенькой и Вовочкой, а впереди ковыляла едва научившаяся ходить Эльза.
Оксанка доверяла нам, и стала пускать к себе за калитку, но только когда отца дома не было. А к нам всем их детям ходить не позволялось. Кем? Их отцом: его все боялись. Я видела дядю Арсена каждый день, когда он шёл с работы, и мне он страшным не казался.
- Разве он у вас злой? - спросили мы Оксанку и её сестру.
Нет, сказали они, но он нас наказывает, он исполняет закон божий.
Как наказывает, они тогда не сказали, только пожали плечами и посмотрели на нас своими светлыми глазами как на дикарей: какая разница, как? Речь ведь о Законе Божьем! Но вскоре, мы сами узнали, когда к осени подросли их близнецы, и старшим девочкам позволили их вывозить в коляске на улицу.
Средние, Эльдар с Эльвирой, погодки, бегали и играли вокруг коляски, старшие болтали с нами, а малышне в коляске стало скучно, и они, сначала несмело, а затем дружно заревели.
Бойкая Эльвира подбежал к ним и, округлив глаза, крикнула скороговоркой:
- Папа идёт, риму несёт!!!
Мальчишки в коляске вжались в спинку, захлопнули рты и стали вращать глазами по сторонам. Эльдар с Эльвирой засмеялись и убежали играть обратно.
Оксанка тоже улыбнулась, но погруснела. Мы стояли и хлопали глазами, как дураки, и только спросили:
- А что такое "рима"?
- Ремень. - спокойно сказала Оксанка, и стала говорить о другом.
Наша мама, пропалывающая цветы в палисаднике, неодобрительно покачала головой, а вечером возмущенно рассказывала отцу, вернувшемуся с работы, о том, что от нас ускользнуло: малышей, которые только ещё учились ходить, несомненно шлёпали ремнём!
Отец вспылил, как всегда, и сказал нам, чтоб ноги нашей больше в их дворе не было.
Мама тоже была неприятно поражена такими методами воспитания и тоже запретила нам ходить за их калитку, но на улице, "где все видят", гулять вместе было можно. Чего они опасались? Может, того, что нас побьют ремнём? Или того, что мы стали проявлять слишком сильный интерес к баптизму?
Во всяком случае, где-то с этого времени, она стала нам рассказывать о церкви и обо всех её, поволжских родных и об отцовских, вышедших из Украины и Сибири. Оказалось, что все они православные, а значит, и мы тоже.
Папа Арсений у Оксанки был человеком кротким. Я до сих пор не представляю его с ремнём в руках. Скорее уж, бог у них слишком суровый, думала я, раз заставляет исполнять такой жестокий закон.
После того случая, я была убеждена, что бога два: один наш, а другой - Оксанкин. Бога два, потому, что они у нас совсем разные.
А вот у Витьки из их общины бог был наш, потому, что его никогда не били.
Во всяком случае, мне так казалось. Но я с ним это никогда не обсуждала: а вдруг бы он со мной не согласился?