Начало февраля. Я прогуливаюсь по рынку. На пути рыбный прилавок. Вдруг на глаза попадается лужица на полу, с кровавым пятном посредине. Отвлекаюсь от своих размышлений о возможных удачных ракурсах фотосъемки фруктовых рыночных изобилий и начинаю воспринимать еще и странные глухие удары. Оказывается, на большом подносе лежат три живые рыбины — крупные, чуть ли не с полметра — и одна из них бьется, подпрыгивая, пожалуй, сантиметров на тридцать. Тут начинаю соображать, что лужица с кровью на полу — оттого что эта рыбина в своих прыжках падала на пол, и, видимо, уже не раз. Из подсобки выходит дядька, который говорит полусонной продавщице: «По башке ее что ли стукнуть? Опять ведь спрыгнет!» — «Ты чё, мы ж живую рыбу продаем!»

И вот вторые сутки не выходит у меня эта рыбина из головы. Надо было ее купить, вывезти к загородной речке и выпустить в какую-нибудь прорубь. Она ведь так билась на этом подносе — я никогда такого не видела! Рассчитывала небось, что все-таки удастся выпрыгнуть туда, где много воды и можно легко дышать. Конечно, наверное, она и там умерла бы, ведь таких крупных рыб в подмосковных речках не водится. Но умерла бы она в своей стихии, а не на рыночном прилавке и не в чьей-то кухне — а это совсем другая история. Жалко разве мне было какой-то тысчонки, чтобы заплатить за нее? Да нисколько! Ведь это была, говоря высоким слогом, цена свободы. Просто не хватило ума, увы!..