— Ба́ша, клюёт! Дёргай! — мальчик лет пяти и девочка постарше вопили так, что разбежались бы не только рыбы, но и медведи. Сидевший поодаль рыбак морщился. Шуму-то! Кто ж такие? Экая баба кудреватая! На рыбалку припёрлась – шляпа с перьями, голо-платье, из декольте вишни-черешни комаров дразнят, длиннющие ногти блёстками усыпаны. Но прелести чудной рыбачки таки задели его за живое. Гонимый естеством, хихикая в кулак, он подался к странной компании.
— Эх, дачники! До рыбки охотники, а ловить уменья нет. Помочь?
— Ну, ошарашьте нас у́дочной удалью, — женщина села на траву и картинно вытянула стройные ноги, не одёрнув юбку, конечно, совершенно случайно. Абориген, оценив случайность цепким взглядом, смекнул, что женского сердца, как и прочего, можно добиться через ласку к её детям.
— Кое-чё могём, дамочка! Ребятишки, ату рыбалить!
И мужичок завёл народный мастер-класс о рыбьих повадках, снастях, и «глубину по дну надо ставить». Дети, завороженные его неторопливой речью да прибаутками, между делом доложили лектору, кто они, откуда, и что Баша – их бабушка. Мужик присвистнул! Ей же чуть за сорок, бывает же!
По ходу урока дети тянули из реки карпиков с ладошку, но Миша, как назвался мужичок, их отпускал.
— Пусть гуляют. Нам сурьёзный хозяин нужён!
И вот поплавок качнуло, повело и утянуло под воду.
— Он… хозяин… — прошептал Миша. Глаза его вспыхнули, ноздри затрепетали, усы встопорщились. Он умело вываживал тяжёлую добычу. Наконец огромный зеркальный карп забился на мели! Извиваясь, он чуть не уполз в воду, но малыш Санька упал на него и прижал к себе.
— Баша! Настя! Я поймал хозяина! — Санька сиял от гордости.
Дома великана пустили в корыто. Баша глядела растеряно, а Миша мужским барометром почуял свою нужность на весь вечер, а может и дольше.
— Сами управитесь почистить и запечь?
Баша развела стразовые пальцы. Миша притащил мангал, выставил бутылку портвейна и начал точить нож. Карп в корыте то цепенел, то высовывал губастую морду с круглыми, тоскливыми глазами и обречённо вздыхал. Дети крошили ему хлеб, гладили чешуйчатую спину и тревожно вздрагивали от хищных вжиков точильного наждака. Горестно всхлипывая, они убежали в дом.
Раскочегарив мангал, Миша подошёл к корыту. А на дне – никого!
— Где рыба-то? — Миша озирался, будто карп где-то спрятался.
— Облом! – мужицкий барометр упал до нуля. Миша потянулся за портвейном и остолбенел – бутылка запечатана, но внутри девственно пуста! Он поскрёб затылок, трижды плюнул и пошёл восвояси.
Предзакатное солнце плескалось в реке. Из малиновой воды, взметнув листья кувшинок, вольным самолётом к небу взвился огромный зеркальный карп!..
К ночи зашелестел дождик. Комната сузилась в уютный круг под широким абажуром. Дети вместе с Башей унеслись в Пушкинские сказки.
Внезапно с чердака раздались глухие звуки. Казалось, кто-то топал, скрипел и царапался. Дети вжались в Башу, и ужас, брызнувший из вытаращенных глаз, осветил мансардную лестницу! Баша выудила из ридикюля с жизненным опытом утешение:
— Это ветер, деревья царапают крышу.
— Это домовой — вышептала Настя.
Ободряя не столько детей, сколько себя, Баша сказала:
— Домовые хранят дом и добрым людям не вредят. А наш, видать, мальчонка ещё, хочет играть и ждёт угощения.
Страх у ребят сменился любопытством, фантазия заиграла:
— Он будет Антошка! – и лестницу ублажили сластями, чашкой молока, мячиком и дудочкой.
— Вот и хорошо! А теперь спать!
Дети угомонились, а Баша вышла в сад. Недавно Санька зарыл на грядке арбузные семечки, посолил, полил, сказал: «Крекс-пекс-фекс!», и трепетно ждал всходов. Баша положила на грядку большой арбуз. Каждое утро детства должно вырастать из чудес. Станут взрослыми – все чудеса рассеются. Или почти все?
Она вернулась в дом. С мансардной лестницы запрыгал мячик, а на ступеньке – перевёрнутая чашка в луже молока.
Видать, этот Антошка постарше, молоко не любит. С чердака полились посвисты дудочки.
— Гершвин, «Summertime» — Баша улыбнулась и поставила на верхнюю ступеньку лестницы стаканчик портвейна.