Чьи-то крепкие руки подняли его и понесли. Оглушительный шум вертолётного винта больно ударил по барабанным перепонкам. Он услышал, как люк открылся со страшным скрипом, и обмякшее тело выбросили за борт.
"Вот и всё," - безразлично пронеслось в его голове, - "ну и слава богу."
Пронзительный свист ветра в ушах отдавался в висках странным стеклянным хрустом. Казалось, что и он остекленел, потому что стал каким-то манекенистым, что ли. Увидев стремительно приближающуюся крышу девятиэтажного дома, он понял, что подлетает и ему обеспечена жесткая посадка типа "кровяная лепёшка, размазанная по..." Но он пробил крышу, далее перекрытия этажей и уже на полу первого этажа благополучно потерял сознание.
Тонкий комариный писк нервно ползал по извилинам мозга как мерзкая пиявка. Он с трудом поднял отяжелевшие веки. В огромной раздувшейся голове эхо мерно повторяло: "Жив-ив-ив... Жив-ив-ив..." Потом оно сменило тему: "Пить-ить-ить... Пить-ить-ить..."
Когда эти повторы стали просто невыносимы, он, испытывая жуткую ломоту в членах тела, встал и тут же увидел её.
Она была прекрасна.
"Как тебя зовут?" - прошелестел он пересохшими губами.
Она, чуть жеманясь, шепотом ответила: "Напиток."
"Напиток?" - глупо переспросил он, - " но это же - мужское имя. А поточнее можно?"
"Панацея." - Так же тихо сказала она и робко спросила, - "Можно мне тебя обнять?"
"Да!" - благоговейно выдохнул он.
Она стала медленно приближаться к нему. Действительно была прекрасна: переливалась всеми цветами радуги. Абрис тела не удавалось уловить из-за того, что он видел только её глаза, которые были огромны. Они словно два озера, наполненные изумрудно-перламутровой водой, в которых плавали искрящиеся золотистые рыбки. Подойдя к нему, она впилась в его губы жадным страстным поцелуем.
Вдруг он испытал невероятное облегчение. В груди зажёгся теплый свет, который стал постепенно разливаться по всему телу, наполняя его чем-то нежно-тёплым, мохнатым, согревающим. Она игриво посадила ему на нос очки с розовыми стёклами и... Мир ожил, засверкал буйными красками. Захотелось во весь голос заорать: "Люди, звери, мир поднебесный, как же я вас всех люблю!!"
Когда он в очередной раз посмотрел на часы, было четыре пополудни. Относительно опрятно одетый мужчина подошёл к нему чуть нетвёрдой походкой.
Он деловито спросил мужчину: "Как звать-величать, любезный?"
Тот мгновенно отреагировал: "Напиток, сэр."
"Поточнее," - машинально переспросил он.
Мужчина, чётко выговаривая слова, произнёс: "Меня зовут Скотч или Водка, сэр."
"Так Скотч или Водка, голубчик?" - вальяжно ёрничал он, - "Водка - женское имя. Хе-хе-хе."
"Дело не в имени, сэр, а в температуре, а именно: сорокоградусности," - излишне чётко отрапортовал мужчина.
Хотелось разобраться в этом ребусе с именами. И какое отношение сорокоградусность имела к именам.
"Что в имени тебе моём,.." - вдруг всплыло из ниоткуда и туда же благополучно провалилось. За этим и он куда-то провалился.
На мгновение вспыхнул яркий свет. Хотя ему показалось, что это мгновение длилось ровно вечность. Перед ним стоял неопрятно одетый, небритый амбалистый мужик, который в руках держал ну просто-таки огромнейший слесарный ключ.
"Либо разводной, либо газовый," - пронеслось в голове.
"Развозной, мил человек, развозной," - криво усмехнулся амбал.
- "Почему развозной?" -
"Развозит, потому что!" - хмыкнул мужик.
"Куда развозит, какой маршрут? И как тебя зовут?" - еле ворочая языком переспросил он.
Мужик, сурово глянув исподлобья на него, прорычал в ответ: "Напиток, твою мать! Задолбал, целый день пытаешь, зараза! А кликуха моё - "Бухло". Всосал, недомерок?!"
"Не "моё", дружище, а "моя"," - пытаясь быть любезным, пролепетал он.
Последнее, что он помнил, это, как амбал, размахнувшись, нанёс ему сокрушительный удар развозным ключом промеж глаз.
Чьи-то крепкие руки подняли его и понесли. Оглушительный шум вертолётного винта больно ударил по барабанным перепонкам. Он услышал, как люк открылся со страшным скрипом, и обмякшее тело выбросили за борт.