Он опять стоял у мусорного бака и, шаря в нём палкой с заострённым наконечником, смотрел не на мусор, а на догорающий закат в конце широкого городского проспекта, как будто думая о чём-то своём, очень важном.
Мне показалось: я уже видел его здесь, почти в самом центре чадящего, большого, хронически больного города.
- «Его большую, благородную, великолепную отчизну какой-то скучный шут погубил ради красного словца, и это он простить не мог»*, - вдруг негромко, чётко, но без театральной патетики произнёс этот старик в длинном драповом пальто. И, покосившись на полную луну, уже набравшую свежести от спустившегося с октябрьского неба морозца, добавил ещё тише:
– И я простить не могу. Впрочем, кому до этого дело?
Точное, слово в слово, цитирование Набокова и пронзительный взгляд голубых глаз заинтересовали меня. Остановившись, я рассмотрел незнакомца более детально.
Он, вероятно, был красив в молодости и нравился женщинам, если даже теперь морщинистая старость не принуждала отводить взгляд от аристократического лица, обаяние правильных черт которого ещё более усиливалось орлиными бровями и пышной седой шевелюрой.
- «Прости меня! – вдруг воскликнул старик, обратившись к помрачневшему небу, – милосердный, серый ангел, ответь же мне, помоги, скажи мне, что спасёт мою страну?»**
– Из артистов поди, сердешный, - послышался за спиной моей голос старушки, и сама она протянула старцу полбуханки свежего хлеба.
Старец низко поклонился бабуле, взял гостинец и неожиданно изрёк, глядя на меня в упор:
– «Я знаю, ты тоже тоскуешь... но твоя тоска, по сравнению с моею буйной, ветровой тоской, - лишь ровное дыхание спящего. И подумай только: никого из племени нашего на Руси не осталось. Одни туманом взвились, другие разбрелись по миру. Родные реки печальны...»***
Он вдруг умолк на полуслове, его глаза заблестели нахлынувшей влагой, а затем две слезинки, как бы соревнуясь, покатились по щёкам, застывая под порывами морозного ветра.
Но не ветер этот, а гораздо более свирепый, жестокий холодный поток вдруг охватил всё моё существо, бросил в дрожь, заставив более пристально вглядеться в лицо его и спросить важное:
– Кто ты?
– Кто я? Поймёшь ли? Я хотел объяснить ученикам своим, как прекрасна непостижимая моя страна. Не сумел. Не смог найти сильных слов, говорил о мелком и упустил большое, великое. Как оправдаться мне? Чем вину искупить? И жутко мне теперь от этого так, что не могу найти я покоя. Вот и хожу, думаю и думаю. И куда ни пойду, всюду гложет меня мысль острая как бритва, одна-единственная, что не исполнил я своего предназначения. А оттого ни здесь, ни там не будет мне покоя. Кто я? Я и сам теперь этого не знаю.
Глубокий вздох вырвался из груди его, как будто сама больная душа, вырываясь из оболочки, молила о помощи поблескивающие звёзды, равнодушно взирающую с неба Луну, а может, бесконечно могущественного Создателя.
Налетевший ветер бросил на старика кучу жёлтых листьев со старой липы, и один из них, как бы в награду, опустился на седую поникшую голову.
Мне хотелось сказать ему что-то доброе. Может быть, просто соврать, что всё будет хорошо. Он, скорее всего, молча кивнул бы на это, ни за что не поверив словам моим, уловив глубинами подсознания, что я тоже не жду никакого чуда.
Кольнула мысль: нет, хорошо ему никогда не будет, и сказать старику мне нечего.
Я лишь улыбнулся ему виновато. Он понял всё и, махнув рукой, побрёл по длинной аллее, подгоняемый дующим в спину северным ветром, который в этот час один во всем мире стал его союзником.

* В.В. Набоков, «Бритва»
** В.В. Набоков, «Слово»
*** В.В. Набоков, «Нежить»