Этот сон - настоящая метаморфоза. Прожить часть жизни в чужом теле, да ещё во сне! И не только перестать быть человеком, но и думать как существо, в которое вселился, это, я вам скажу, само по себе невероятно.

Сейчас я - бабочка. Природа подарила мне редкий цвет крыльев: тёмно-красные с чёрными точками на окантовке. Перелетаю от цветка к цветку, влекомая яркими красками лепестков и душистыми ароматами трав.
Сверху порой не увидишь ягод на кусте. Они спрятались под маскировочной сеткой листьев. Но меня не обманешь! Опускаюсь на ветку, раздвигаю лапками листья, и вот они - крупные, кисло-сладкие, с тонкой кожицей и сочной мякотью - ягоды смородины.

Налакомившись всласть, лечу дальше, на фиалковое поле. Нет, запах цветов меня не прельщает. Мне хочется чего-то более свежего. Листья фиалок. У них совсем другой букет - более яркий, зелёный, огуречный. Не знаю, откуда у меня, у бабочки, такое сравнение. Хотя, во сне возможно и не такое.

Лечу к реке. Она тут совсем рядом. А над рекой, словно полк солдат, выстроились в бесконечно длинные колонны виноградники. Ровные ряды, все при параде, со свисающими с лозы гроздьями-аксельбантами. Залюбуешься!

А вот и чей-то домик. Веранда с многолетней разросшейся лозой, чьи листья, как крыша, укрывают людей от дождя или солнца. На веранде два неглубоких ротанговых кресла и колченогий столик с потёртой столешницей.

Одно место занято взлахмоченным господином в белой льняной рубашке. Ну точь в точь старик Дюма.

Увидев меня, он делает жест, приглашая присесть с ним. Ощущаю, как тело моё растёт, крылья закрываются и исчезают, и я снова становлюсь человеком. Жалко, зеркала нет, чтобы посмотреть как я сейчас выгляжу. Сажусь на свободный стул.

Дюма наливает в появившиеся ниоткуда бокалы красное вино. Успеваю прочитать на этикетке "Cabernet Sauvignon". Пытаюсь вспомнить давно забытое "же не парле...", но мой хозяин переходит на русский с почему-то кавказским акцентом.

- Попробуй, - говорит, - и опиши, что почувствовал.

Смотрю на вино в бокале, как в нём искрится солнце, отражаясь от зеркала реки. Шевелю рукой и наблюдаю, как по стенкам сосуда стекают рубиновые струйки, так похожие на женские ножки. Делаю небольшой глоток, и тут же рот наполняет многообразие вкусов. Чувствую терпкость. Появляется сухость нёба. Постой-ка!
Все эти вкусы знакомы. Вот смородина, которой я лакомился, будучи бабочкой, листья фиалок, немного лаванды и душистого перца, а к ним добавился запах дыма. А после глотка во рту остаётся лёгкий вкус ванили.

Стараюсь описать Дюма свои ощущения. Он улыбается и кивает:

- Да, это "бордо" - лучшее из вин южной Франции, а может, и во всём мире.

Мы разговариваем с ним. Старик рассказывает, что хочет написать продолжение романа, а я предлагаю назвать его "20 лет спустя".

Сумеречное солнце тонет в Жиронде, заливая всю долину рубиновым светом. И я не понимаю, это коварное "бордо" ударило мне в голову или весь мир стал бордовым...