Утром возвращался с рыбалки дед, и на полу в эмалированном ведре плескалась живая рыба.
С восторженными криками: «Котя, котя!» годовалая Манька топталась вокруг ведра и заглядывала внутрь то справа, то слева.
Рыбки не знали, что они коти, но для выражения восторга другого слова у Манечки не было и рыбе приходилось соответствовать.
Попугай тоже иногда был котей, но он не возражал, особенно, когда из липкой ладошки в кормушку сыпались крошки и семечки... Он и сам, для порядка, деловито выкрикивал: «Котя!», склонял голову набок и умильно заглядывал в Маняшкины глазки.
И только мудрый Барсик прекрасно знал, что котя – это он, но до поры до времени предпочитал помалкивать: «Кому не нравится быть котей, может уматывать — и точка».
Манькины топотки и восторги звучат по всему дому с утра до вечера. Затихла — значит, шкодит.
Как-то вылила на пол заготовленную, на случай отключения, воду. Захожу в кухню: Манька подпрыгивает, брызги фонтанчиками — лебединое озеро и океан счастья в одном ребенке! Главное — вовремя отловить и насухо растереть, чтоб не простыла. Смех и повизгивание несутся из глубин махрового полотенца.
Это неизвестно, что она ещё для рыбки придумает...
А, вы говорите, котя...