А знаешь, ты мне сегодня снился... Я спала, как всегда, на диване в гостиной, надо было уже просыпаться, а глаза, словно склеены. И тут я слышу, как открывается входная дверь, басовито щелкая бронированным металлом. И шаги.
Я лежу с закрытыми глазами, мне тревожно, смотрю на фигуру в черном плаще, которая идет от дверей прямо ко мне. Частью ума понимаю, что не могу видеть, так как глаза у меня закрыты и нет силы на земле, чтобы их разлепить. И диван стоит за небольшим выступом, и я никак не могу видеть коридор, но... Я вижу тебя.
Ты такой широкоплечий, что едва умещаешься в проём коридора. И плащ... Он такой странный, киношный, почти до пола. В таких когда-то в дождь ходили патрульные милиционеры в больших городах. А ты идешь и на тебе блестят капли дождя. Шаги тяжелые, торопливые.
Ты подходишь к моему импровизированному ложу и склоняешься над подлокотником, упираешься руками возле моей головы, и я чувствую, как диван вздрагивает. Но делаю вид, что сплю, а сердце заполошно выбивает чечетку и пытается выскочить через горло. А от тебя пахнет дождем. И табаком, и крепким, чисто мужским одеколоном. Свежестью пахнет, надеждой, и еще чем-то неуловимым и тревожным.
Ты наклоняешься, смотришь на меня, и... о чудо! Я тоже смотрю твоими глазами на маленькую фигурку рыжеволосой женщины, которая спит на диване, смешно шевеля пухлыми губами. С тенями от длинных ресниц на разрумянившейся щеке, с розовой раковиной маленького ушка, просвечивающего на свету. Такую хрупкую, такую маленькую, теплую и родную... Ты целуешь меня. А губы мокрые и холодные, и усы с бородкой, короткой и ухоженной, щекочут. Сердце, так и не докатившись до горла, сжимается ослепительным спазмом нежности и... я опять засыпаю.
Так странно. Странно, когда во сне тебе снится, что ты просыпаешься и засыпаешь снова. А потом опять щелкнула входная дверь и ты все в том же плаще, только уже очень торопливо, почти бежишь ко мне. И опять я слышу тяжелые шаги, твои шаги, шелест плаща в каплях дождя, вздрагивание дивана, когда ты оперся на подлокотник, чтобы дотянуться до моей щеки. И мокрый, холодный поцелуй, и шелковистость прокуренных усов, и... опять проваливаюсь в сон. В этот раз, разочарованно надув губы. Во сне я все еще тянусь к тебе, но ты таешь, как мираж, таешь, а капли дождя все еще стекают с плаща и жалобно звенят, падая на паркет...
...Капли звенят, свиваясь змейками ручейков, и струятся по огромным –- в пол, стеклам. Я пытаюсь понять их письмена, мне кажется, что это очень-очень важно – успеть считать письмена судьбы. А аэропорт орет пронзительным голосом о рейсах, которые идут на посадку и поднимаются в небо. Суетится, бежит, опаздывая куда-то, гремит чемоданами на тележках, встречает, расстается, целуется и плачет суматошная толпа. И только я одна, пытаюсь читать то, что пишет дождь по стеклу. И как-то вдруг, спиной, чувствую твой взгляд. Ты идешь, длинными, плавными шагами, то ли танцора, то ли просто влюбленного мужчины, который спешит... Куда? К кому? ...Ко мне? К любви? Джинсовая куртка, потемневшая на плечах от дождя, мокрые усы, широкая улыбка и глаза, того невероятного цвета осеннего неба - серые с синим. И между нами нет никаких барьеров, кроме отвесных, серебристых, мокрых струй. Они подобны занавесу из тяжелого шелка, но прозрачного, рябящего и колыхающегося складками в порывах ветра. И вот занавес поднят, два невидимых никому кроме нас луча скрещиваются, вырывая из хаоса толпы наши фигурки. Твою - высокую, широкоплечую, грациозную и нескладную одновременно, и мою - маленькую, из сплошных выпуклостей и округлостей. И вот твои зябкие ладони нежно и властно обхватывают мое лицо, и губы собирают солоноватые дождинки с уголков моих глаз, идут вдоль влажной черты к крыльям носа, к моим губам и надолго замирают там, даря мне, нам? короткий, но сладкий полет через тревогу, сомнения, вечный дождь в душе, куда-то ввысь, за облака, в мечту... А потом я зарываюсь вся в тебя, вжимаясь в тебя, пытаюсь раствориться, слиться с тобой. И эти объятья столь трепетны, страстны, отчаянны. Я боюсь, боюсь, что ты опять растаешь, как мираж. Что вот сейчас я... проснусь, и тебя не будет. А ты сгребаешь меня в крепкие медвежьи объятья, прижимая мою мокрую, то ли от дождя, то ли от слез, мордаху к своей груди и шепчешь: « Всё. Я теперь тебя никуда не отпущу...» И внезапно прекращается дождь, небо опоясывается ослепительно-яркой радугой. И Москва пролетает под нами, я вижу золотые купола церквей размером с луковки, маслянисто блестящую от дождя мостовую с синими глазами луж, в которых купаются вездесущие, нахальные голуби. Слышу хрустальный звон колоколов, который растворяется в пушистых снежно-белых облаках. Чувствую кольцо твоих горячих, сильных рук и... падаю в небо.
...Резко просыпаюсь, словно кто-то безжалостный, вырвал меня из сна, грубо оторвал от тебя и швырнул на землю.…. На старый диванчик с розовой мохнатой подушкой в форме сердца. ...А за окном - весна, звонко чирикают воробьи, что-то не поделив, как обычно. Солнышко пробивает лучами мутную взвесь серых туч, накрапывает беспечный дождь. И только мокрое пятно на щеке, скорее всего от моих слез, почему-то кажется следом поцелуя...
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Все комментарии:
А я вспомнил про Фихте и его трактовку рефлексии как научного знания о самом себе через отношения с другим человеком, в частности. Хотя Шеллинг противопоставляет рефлексию- размышление и созидание, акцентируясь на интеллектуальной интуиции, мне кажется, интересно посмотреть иногда со стороны:
"Я тоже смотрю твоими глазами на маленькую фигурку рыжеволосой женщины, которая спит на диване, смешно шевеля пухлыми губами. С тенями от длинных ресниц на разрумянившейся щеке, с розовой раковиной маленького ушка, просвечивающего на свету. Такую хрупкую, такую маленькую, теплую и родную... "
"Я тоже смотрю твоими глазами на маленькую фигурку рыжеволосой женщины, которая спит на диване, смешно шевеля пухлыми губами. С тенями от длинных ресниц на разрумянившейся щеке, с розовой раковиной маленького ушка, просвечивающего на свету. Такую хрупкую, такую маленькую, теплую и родную... "
Хорошая работа!