Утомлённое солнце едва коснулось речной глади, окрашивая её червонной чешуёй бликов, и на дороге появилась сначала одна, затем другая… и вот уже целое стадо коров тяжело бредёт в клубах подымаемой ими пыли, наполняя округу мычанием. Где-то лает собака, из степи доносится пение цикад, гомон лягушек с речки и отдалённая песнь сверчка.

Мать, уставшая от жары и дневных забот, за ужином попросила:

– Завтра, пораньше, отвези отцу продукты и чистую одежду.

На пасеку ездить я любил, и, приезжая на выходные, старался повидать отца, который жил в летнем домике. С детства любил запах воска и мёда, жужжание пчёл, дым горящей бересты...

Утро дышало туманной свежестью. Ещё не вырисовалось каждое дерево, каждый цветок и в этой акварельной размытости с прозрачными каплями росы, дрожащими на паутине, чувствовалось лёгкое раздумье. Я оседлал велосипед и поехал. Дорога была через поле, и травянистая поверхность земли мягко взмывала кверху. В косых лучах солнца горели высокие травы, вдали толпились берёзы. Их тонкие стволы были так стройны, что, казалось, земля ускользала из-под них. Я ехал не спеша, впитывая неуловимую красоту, которая таилась вокруг. И яркая белизна бересты, и не смятая трава, и синь неба, сверкавшая в просветах облаков – всё было наполнено светлой силой жизни.

Я заметил, что нацеплял на брюки колючек и остановился. Волнующе смешанный запах сена в стогах – едкий, острый, вольный и аромат свежей сырой травы и цветов впитал в себя всю горячую жизнь, всю молодую силу утра. Я остановился у стога и сел. Тишина летнего рассвета, сразу приблизившись, коснулась души.

И тут же я замер – совсем близко, рядом, из-за округлого бока стога донёсся молодой, мужской, чуть хрипловатый голос. Даже когда он понижался до глухого шёпота, в нём звучала встревоженная нерастраченная сила, неловкая, но побеждающая всякое стеснение страстность.

Я замер, не шевелясь. Другой голос был низкий, глубокий, идущий от сердца, какие украшают даже самый неказистый женский облик.

– Не понимаешь ты меня! Эх, не понимаешь! – громко, прерывисто шептал парень. – А мне ведь из себя вырваться надо... Из себя, понимаешь? Тут ждать надо за годом год... А я быстрей могу жить! Я столько на себя взять могу. Я все понимаю, все мне открыто... ты слышишь меня?

– Да, слушаю я, – невесело ответил женский голос.

– Ты всё не веришь, не веришь? – зашептал парень. – А я уже не сомневаюсь. Нет, Аннушка, теперь уж крепко. Мне в город уйти надо... Надо мне, понимаешь! Вот уж до коих подступило, не могу... И от тебя уйти – духу нет. Нельзя ведь мне без тебя, Аня, я об этом каждый день думаю. Но я увидел силу свою... Эх, да всё я смогу! Всё одолею! Всё сошлось одно с другим, что раньше вразброд ходило...

Его голос умолк. И словно в раздумье, ветер замер так, что не шелестела ни одна былинка. Только речка вдалеке пела одним ровным звуком.

Я сидел, не шевелясь, не зная, что мне делать. Встать и уйти – они услышат. Я спугну их, и, может быть, всё разрушу. Надо сидеть тихо, затаив дыхание!

Там у них что-то зашуршало. Он неуверенно окликнул:

– Ань, а Ань!

– Что тебе?

– Так как же мы с тобой, а?

– А всё так же, – тихо сказала женщина. – Я давно уж всё поняла. Тебе всё едино в чьи глаза глядеть. Ты везде только себя одного видишь и сам собой весь мир застишь. Такая твоя правда.

За стогом сильно зашумело, и мужской голос, смелый и счастливый, громко произнёс:

– Поди сюда ко мне ближе... Ну чего ж ты!

Что-то резко рванулось, зашуршало, смолкло, и послышался тихий шепот:

– Аннушка, ты на каком ходишь-то?

– А сам не можешь посчитать, забыл, когда первый раз было?

– Боюсь сбиться...

Она тихо засмеялась и шепнула:

– На пятом. Скоро прознают уж.

– Ну и пускай все прознают.

Сено зашумело и я, не дыша, осторожно приподнялся, чтобы встать и уйти. Крадучись, я поднялся и сделал занемевшими ногами два-три шага по скользкой, росистой, скошенной траве. В это время раздался женский голос, звучный, горестно-весёлый:

– Ох, тяжко мне с тобой будет, ох, чую, тяжко! Горя не оберёшься... Да что уж!

И тут я увидел его. Парень стоял за стогом, высокий, ладный, сдерживая дыхание, расходившееся в просторной груди. Он поглядывал узкими смелыми глазами, из которых било и пело изнутри молодое сияющее счастье. На миг наши глаза встретились и я, скользя по траве, спотыкаясь, добрался до велосипеда и помчался по тропинке на пасеку.

Отец стоял на поле, поросшем клевером, и увидел меня издали. Я достал крынку с молоком, лепешки и овощи, завёрнутые в белый платок. Отец позвал меня за столик в тени большой старой липы. С удовольствием разломив лепешку, я погрузил её мягкий излом в глиняный горшочек с мёдом и ел, не отрывая глаз от отца, молча и нежно смотревшего на меня. Я вспомнил – мать говорила, как похожи наши глаза – старика и юноши – сияющие, золотистые, подобные сгущённому цвету солнечного луча.

Я подумал, что придёт время, и на меня поднимет глаза маленький сынишка. В них, золотистых, отразится окружающий мир. Но будет он гораздо ярче, светлее и радостнее – как тот, который я сам видел в детстве.

Написано на конкурс "Хранители чувств, или Приключения Белого Кролика – 5"
http://litset.ru/publ/15-1-0-67670