Так устроена жизнь – пока человек взрослеет, детство все дальше уходит в туман. Вроде совсем рядом оно, а уже разлетелось на клочки воспоминаний. Книги, друзья, падение с качелей, ссоры с сестрой, какие-то поездки, песочный замок на заброшенной стройке, рыбалка на берегу безымянной реки... И над всем этим золотым облаком парит мамина любовь. Мама... Красивая, неугомонная, всегда смешливая и жизнерадостная. Ее улыбка светила ярче звезд, а нежности хватало на всех – на меня, на сестру, на отца. Но, кажется, больше нас троих она любила Кики – пушистого черного кота, помесь сибиряка с мейнкуном, который хоть и являлся отпрыском крупных пород, почему-то остался маленьким и выглядел почти котенком. Он и вел себя как шаловливый котенок, вдобавок дурно воспитанный. Мочился в наши постели, на кресла и диван, царапал обои – при том, что мама чуть ли не каждый месяц покупала ему новую когтеточку – а шторы превратил в драные мочалки. Его любимой забавой было раскачаться на занавеске и с размаху запрыгнуть на открытую полку серванта, смахнув с нее вазу с сухим букетом и фарфоровые статуэтки. Мы с сестрой ненавидели Кики и всегда старались незаметно его пнуть. Отец брезговал котом, но терпел его ради мира в семье. Но мама! На любые проделки своего питомца она смотрела с доброй улыбкой. «Ох, Кики! – говорила она, умильно глядя на расколотые фигурки и раскиданные по полу цветы. – Какой ты еще малыш! Кошки – вечные дети», - добавляла, обращаясь к нам. Мы только головами качали, мечтая взять проказливое существо за шкирку и вышвырнуть вон. «Марк! Соня! – звала она нас раз по десять на дню. – Взгляните, как Кики спит! Какое у него пузико – черное в светлую полоску. Переливчатое... и мягкое, как шелковое, потрогайте», - она благоговейно гладила кошачий животик, а Кики довольно жмурил и без того узкие лимонно-желтые глаза и рокотал, как самолет на взлете. «Смотрите, как Кики высоко залез!» - радостно кричала она в другой раз, восторженно созерцая сползающего по занавеске кота. «Как он измазал мордочку в сметане!» «Какие у него кисточки на ушах! Как у настоящего мейнкуна!» Мы подходили, смотрели и кривились. Наверное, мама это видела, но отметала наше недовольство легким взмахом руки, точно стряхивала паутину с люстры. Думаю, в глубине сердца она верила, что когда-нибудь наши души оттают при виде беззащитного пушистого комочка, невзрослеющего кошачьего ребенка – и мы полюбим Кики. А потом она заболела. Это был страшный год. Надежда сменялась отчаянием. Отчаяние – надеждой. На этих чудовищных качелях мы раскачивались много месяцев, дежуря в больничных коридорах, в палате хосписа, осаждая кабинеты лучших в городе врачей, профессоров и волшебников от медицины. Бесполезно. Мама умерла в начале декабря, не дожив до Рождества ровно три недели. Предчувствуя скорый конец, она попросила забрать ее из хосписа домой. Горела тусклая лампа, озаряя бледный мамин лоб мертвенной желтизной, резко очерчивая ее худые кисти и бескровные губы. Мы – трое – молча сидели у постели. Отец держал маму за руку. Соня плакала, беззвучно, не вытирая слез. Они текли по ее щекам талой водой. Кики лежал поверх одеяла и тянул мордочку к маминому лицу. - Бедные вы мои, - чуть слышно прошептала мама. – Сиротки... Трое сироток... Сперва я подумал, что она имеет в виду отца. Он ведь тоже в какой-то мере осиротел. Но нет. Проследив за ее полным страдания взглядом, я понял, что мама говорит о Кики. Мы с сестрой уже выросли, год - другой – и упорхнем во взрослую жизнь. К тому же, с нами будет папа – надежный, любящий, который никогда не предаст. Я, и Соня, и отец – никто из нас не останется один, потому что мы есть друг у друга. А Кики никто не любит. Он никому не нужен, всех раздражает, ни от кого больше не дождется ни ласки, ни тепла. Как выживет он во враждебном, ненавидящем его мире – беспомощный вечный котенок? Ты ошибалась, мама. Сквозь распахнутые двери памяти маленький черный котик вошел в наши сердца. Да, он по-прежнему катается на шторах, мочится на диван и дерет обои. Он уже перебил несчетное число ваз и стеклянных фигурок, распустил на нитки палас в прихожей и пометил все домашние тапочки. Но – мы любим Кики. Любим с момента маминой смерти и по сей день, и будем любить до конца его кошачьей жизни. Мы прощаем ему все шалости и с улыбкой зовем друг друга полюбоваться, какое у Кики пузико и какие кисточки на ушах. И как смешно он измазал мордочку в сметане. И я знаю, что в эти минуты мама смотрит на нас с небес и плачет от радости.
