В писателе должна быть какая-то загадка. В писательнице – тем более.

Каждую субботу я наряжаюсь и веду себя на свидание в модную кофейню.

С загадочным видом смотрю в окно, накручиваю на палец локон и кокетливо поправляю шляпку. В кофейне звучит джаз, а также ласкающие слух непонятные слова: «фраппучино», «мокачино», «ристретто» (похоже на итальянское заклинание). В углу стоит старинное пианино, а с потолка спускаются на веревках десятки маленьких горящих лампочек. С прекрасноликих посетителей можно писать картины. Чур, я – Мона Лиза.

Я сдержанно постукиваю ложкой по карамельной корочке крем-брюле. Синеволосая бариста с татуировкой птицы на руке приносит мой тыквенный капучино за триста рублей. Ведь я этого достойна.

А в голове неотступно вертится мысль: «Копченая скумбрия, Света. Ты могла купить на эти деньги целую копченую скумбрию…»

Я отгораживаюсь от мира сборником стихов Артюра Рембо, смотрю в окно на проплывающие облака и пытаюсь думать о своем, писательском. Таинственном.

И сглатываю набежавшую слюну.

…И снова суббота. Роскошный закат, броский колорит которого чрезвычайно волнует художников и поэтов.

А я тащу в авоське большую копченую рыбину. Жирную, лоснящуюся. Ее глянцевая золотистая спинка с темными полосками призывно блестит в лучах солнца.

Люди в метро оборачиваются и принюхиваются. За мной тянется волнующий копченый шлейф, он манит котов и мужчин. Мне вслед сворачивают шеи, пытаются познакомиться. Но я пресекаю попытки: простите, вы очень даже ничего, но рыбой делиться не собираюсь.

Я еду домой, лопать скумбрию. Игнорируя закаты и подкаты. Я прозаик - мне можно.