И вот уже перевели стрелку. И кондуктор объявил, что вагон идёт в депо. И все пассажиры вышли, привычно ропща и размахивая руками, проклиная "понаехавших тут", коими по сути сами и были в этой жизни. И только он продолжал сидеть в тёмном салоне, покачиваясь в такт унылому перестуку колёс... Вот уже и депо. И хмурый начальник ещё раз строго попросил освободить транспортное средство, а бравый охранник по-голливудски небрежно потянулся к кобуре, где хранились заветные огурчики, нежно обнимая затёртую до купоросной бледности фляжку...

И он тогда вышел. Сам. И, сутулясь, но заученно улыбаясь во тьму, опустился на лавочку у ворот, жалуясь рядом лежащему бомжу на превратности судьбы и происки врагов... Подходил к концу ещё один длинный день... На востоке уже немножко угадывались зачатки нарождающейся новой зари. Он собирался зябко поёжиться от вроде бы начавшего переменяться ветра. И передумал...

А заря крепла. Но не было никакой уверенности в том, что с первыми проблесками нового дня, когда старый вагон вновь отправится в свой привычный рейс – он, проведя не лучшую в своей жизни ночь на лавочке у ворот, снова не окажется первым. И не займёт привычное место впереди. Единственное, льготное. И, лениво покачиваясь в такт такому же перестуку колёс, поедет опять по привычному маршруту, конечный пункт которого – депо. Уже и не вспоминая о том, как ему обещали, что он будет летать...

А где-то в небе таял белёсый след, оставленный серебристым воздушным лайнером. Который, по вечным погодным условиям, никак не мог приземлиться в аэропорту. Где уже давно сидели другие пассажиры. Чьим уделом который год оставались зал ожидания, лист ожидания и тактика выжидания. И ещё редкие объявления по трансляции с призывом подойти к справочному бюро – но они всегда оказывались то ли разводом, то ли недоразумением. И все уже устали надеяться, что старый трамвай наконец-то сломается, после чего, по всем законам метеорологии, сразу испарится обледенение взлётно-посадочной полосы...

На востоке всё явственней обозначилась заря. Послышался характерный скрип на рельсах поворотного круга. Он поднялся со скамейки, высморкался в воротник лежащего бомжа и стал зорко вглядываться в алеющую даль, откуда ещё доносились остатки утробного скрипа. А в небе уже практически не различался белёсый след от серебристого лайнера. А он всё стоял, зорко вглядываясь в прошлую даль как в будущую дымку. Вечный пассажир трамвая, вечно идущего в депо.

Летят самолёты – привет пассажиру. Проедут трамваи – звонок пассажиру. А придут пионеры... Те, настоящие, которые всегда проходят первыми... Нет, не придут пионеры. Вывели их. Как класс. На племя. Которое будет штурмовать новую жизнь (или всё же не жизнь), где, как и всегда, как встарь: судьба – трамвай, мечта – место впереди, а цель – депо... И как бонус, как джек-пот – некто в пыльном зеркале, по месту научившийся (когда можно и когда надо) столоваться и сутулиться, но по ходу заученно улыбаться во тьму...

На этом сия печальная легенда, этот то ли рассказ, то ли тост, то ли эпикриз, передаваемый из поколения в поколение, из уст в уста, в свете событий и просто в свете – обрывается. Его конец остался неизвестным. Неопределённым. Непонятным. Точнее, не понимающим, что это по существу и есть конец. Света...