Люблю Масленицу, она как первый вдох, обещающий новую молодость. Я надеваю пальто, выхожу на улицу, иду в парк – аттракционы, музыка, веселье. На длинных лотках дымятся самовары, лежат горкой блины, варенье в вазочках, мёд в мисках, красные заварные чайники. Толстая продавщица в фартуке. На лице дешёвая косметика и искренняя улыбка.
    – Мужчина, вам с чем?
    – С маслом. Парочку.
    – Держите!
    Нет ничего лучше, чем блины с маслом. Я пробовал разные: с вареньем, со сметаной, с икрой – не то. Один вкус смешивается с другим, теряется, и уже не понимаешь что ешь – блин или варенье, поэтому я всегда ем блины с маслом, горячие и только на Масленицу.
    Я долго вдыхаю аромат блинов. Он особенный, он пахнет детством – тем самым, которое счастливое. Целый год мы лазаем по свалкам, собираем старые покрышки, прячем их в подвале, а на Масленицу складываем аккуратно друг на друга и поджигаем. Не знаю, откуда пошла эта традиция, но взрослые никогда не ругаются, и говорят, глядя на чёрные дымы: «Зима в небо ушла».
    Сейчас покрышки не жгут, сейчас мода на старые обычаи – с народными гуляньями, с чучелом Зимы, с катанием на тройках. Вон у карусели Петрушка в шутовском колпаке с бубенчиками. Рядом на помосте гиря, за спиной прилавок с игрушками. Девочка лет шести в красном пуховичке дёргает за рукав женщину.
    – Мама, смотри…
    Взгляд указывает на большого плюшевого львёнка. Тот улыбается, подмигивает девчушке, и происходит великое чудо, на языке всех детей мира обозначаемое одним словом – моё! И уже нет такой силы, которая способна разлучить ребёнка и игрушку.
    – Куда ещё? – отговаривается женщина. – У тебя полно таких.
    Но в ответ уверенно:
    – Такого нет.
    И она права, такого действительно нет, и если не купить его сейчас – то никогда уже не будет. Никогда – страшное слово. На глаза наворачиваются слёзки, губки дрожат, а Петрушка, схватив львёнка, вещает утробным голосом, будто бы от его имени:
    – Лишь гирю десять раз подняв, ты сможешь взять себе меня!
    Женщина крутит пальцем у виска: какая гиря? Но Петрушка неумолим, а девочка знает – этот львёнок самый лучший на свете.
    Подхожу я, пытаюсь сторговаться:
    – А что так много? Женщина такая хрупкая – а ты десять. Давай за пять что ли.
    Петрушка вздыхает, и во вздохе этом рабочая усталость – надоело объяснять каждому. Он поворачивается ко мне, трясёт бубенчиками и говорит отрешённо:
    – Зато ты не хрупкий, взял бы да поднял.
    Я-то может и не хрупкий, вот только возраст, да и здоровье… Но девчушка смотрит уже на меня и отказать этим глазам нет никакой возможности.
    – Десять?
    Петрушка кивает и подбадривает:
    – Она не тяжёлая, всего-то пуд.
    Всего-то… Лет пятнадцать назад или даже пять это действительно было «всего-то», а сейчас «уже». Пуд… Ладно, попробуем. Берусь за дужку, рывком вскидываю гирю к груди, приосаниваюсь. Нет, не тяжело. Или… не то чтобы особо… так… серединка на половинку. Кряхтя, поднимаю первый раз. Девчушка подносит ладошки к щекам, таит дыхание. Женщина качает головой: зачем? – это всего лишь каприз. Всё пройдёт, забудется; через полчаса, ну может быть, через час слёзы высохнут, а «моим» станет какой-нибудь шарик с кроличьими ушами.
    Поднимаю гирю ещё раз. Действительно: зачем… Интересный вопрос… Да потому что. Потому что сам не доиграл в детстве, потому что целую неделю вёл себя хорошо, и за это старшая сестра обещала принести игрушек. И она приносит – старые, поломанные, купленные за пол гроша на рынке, а я пришиваю оторванные лапки, клею носы, рисую химическим карандашом глаза. Зачем.
    Гиря становится тяжелее, но экватор уже перейдён и победа близка. Семь, восемь. В висках как молотом – бум, бум – и с каждым разом сильнее, громче. По лицу пот, перед глазами радужные пятна.
    Поднимаю гирю последний раз, ставлю на помост, дышу глубоко через рот, сил что-то сказать не осталось. Петрушка протягивает мне приз, но я качаю головой и киваю на девчушку. Та принимает львёнка как самую большую драгоценность, улыбается, и, как и я, не в силах произнести ни слова. Женщина шепчет сдержано: «Спасибо». Я снова киваю, а девчушка снова улыбается.
    Вот он маленький кусочек счастья. Я тоже улыбаюсь – вся наша жизнь состоит из таких вот маленьких кусочков счастья. Они как снежинки падают на нас, тают и оставляют по себе лёгкие следы. Некоторые из этих следов стираются на следующий день, другие остаются на всю жизнь. Останется ли этот львёнок в памяти девочки? Может быть. А может и нет. Важно ли это?
    Голова начинает кружиться. Тяжело… Сердце вот-вот попросится наружу. Отхожу в сторону, ищу, куда присесть. Сердобольные прохожие заглядывают в глаза.
    – Вам плохо?
    – Нет… спасибо… Сейчас отпустит. Посижу здесь…
    Сажусь на заснеженную скамью. Сердце сжимается, часть боли уходит в руку, голова склоняется к груди. Сейчас отпустит... На поникшей ветке рябины снегирь. Он как большой красный шар. Яркий. Такие шары, когда соприкасаются, издают звон… Чьи-то заботливые руки расстёгивают пальто, отводят ворот рубахи. Дышу полной грудью, звон всё громче, шары всё ярче. Смотрю в небо: чёрные дымы поднимаются, тянут за собой. Я не сопротивляюсь, я хочу к ним. Пора… Но перед этим очень хочется узнать – стоит ли одна улыбка одного сердца…