Всем бойцам и начкарам, а так же офицерам службы,
                которые, не смотря ни на что, в своих суждениях и поступках
                остаются людьми…

    Дым шёл из окна второго этажа. Серая струйка лениво выползала через разбитую форточку и рваными клочьями уходила в небо. Я взял рацию, подошёл ближе. Дом хоть и крепкий, но бесхозный: стёкла побиты, дверь на одной петле, крыльцо развалено. От трубы лишь кирпичи по фасаду. Если поджёг, то бомжи, некому больше. Печь, наверное, затопить хотели, или костёр на полу разложили, с них станет. Я кивнул Эдику, чтоб шли с Колюней в разведку, а Малому сказал:
    – Линию готовь.
    Тот бросился к отсекам как к последней надежде. Сейчас все рукава на снег вывалит, перепутает, разбирайся потом.
    – Не спеши, - осадил я его, - работай спокойно.
    Малой не услышал – выкинул рукава в сугроб, схватил ствол, уставился на меня. Руки дрожат, в глазах по медали за отвагу. Нет, так не годится. Геройство только мешает, столько глупостей через него наделали. Хотя Малому простительно, молодой ещё, не обожженный. Ему сейчас любой пожар за радость. И не понимает, дурной, что радоваться тут нечему. Я таким же был. Да что я – все. Но это проходит: кого-то время успокаивает, кого-то огонь.
    В окно выглянул Колюня Богомолов.
    – Бомжатник, командир.
    – Люди есть?
    – Никого. Сирену услышали – разбежались. Щас мы тут прольём. В пол, зараза, ушёл, но ничё, достанем.
    – Справитесь?
    – Ещё бы. Давай Малого с линией. И ломик пусть захватит.
    – Ладно, работайте, – кивнул я и включил рацию. – «Линда три», ответь «сто третьему».
    Рация зашипела:
    – На приёме «Линда три», передавайте.
    – Прибыл к месту вызова. Дом деревянный, двухэтажный, выселенный. Слабый запах дыма, предположительно мусор. Первый номер подтверждаю, дополнительных не требуется.
    – Угроза соседним строениям?
    – Угрозы нет.
    Пока я говорил, Малой вытянул линию наверх и крикнул водителю:
    – Петрович, воду давай!
    Шустрый парнишка, толк будет. Я жестом показал Эдику, чтоб поучил мальца со стволом работать. На серьёзном пожаре ствольщиком его никто не поставит, а на мелочёвке почему бы нет. Пусть тренируется. А завтра девчонке своей хвастать будет, как бабушку из огня вытаскивал и сколько раз на него горящие балки падали. И пусть вместо бабушки перепуганный котёнок, а вместо балок опилки из потолочных перекрытий – неважно. Зато в её глазах он превратится в того героя, которым сам себя сейчас чувствует.
    Я обошёл дом, посмотрел, не дымит ли где ещё. Нет, не дымит. Да и здесь дым уже не серый, а молочный, значит, добрались ребята мои до очага. Подниматься и проверять так ли всё делают, не стал. Бойцы у меня опытные, без начкара знают, что к чему. А подсказывать – только от работы отвлекать.
    Я вернулся к машине, сел на подножку. Надо подумать, как отчёт составлять, брать этот домик пожаром или мусором оставить. Вроде, инспекция говорила, что перегорают в этом месяце, опять без премии останутся. Ладно, возьму мусором.
    В дверном проёме показался Эдик, за ним Колюня. Где-то внутри дома чертыхался Малой, вытягивая линию.
    – Уже?
    – Почти. Сейчас ещё снизу глянем, для очистки совести, и можно домой, - ответил Колюня.
    – Пять минут, - кивнул Эдик. – Мы там дырку в полу расковыряли, соединили первый этаж со вторым, так что если пойдёшь туда – осторожней. Дырка большая получилась, Богомолов чуть не провалился.
    – Вы тоже осторожней, отозвался я. – Мне до пенсии год.
    – Всё путём, командир, шампанское не любим, - усмехнулся Колюня.
    Не любят они. Шутники… Я попробовал улыбнуться – не получилось. Не улыбается сегодня, не выспался. Всю ночь кто-то стучал в стекло, будто клювом: теньк-теньк, теньк. Наверное, голуби. Просились в тепло квартиры с уличной стужи. Вечером телевизор мороз обещал, вот они и стучали. И совсем не думали, что утром мне на работу. Теперь голова болит.
    Я встал с подножки и забрался в кабину. Телевизор не обманул: мороз самый настоящий, январский; за нос щиплет, только успевай прикрываться. Не люблю холод. Хорошо ещё, если в части все сутки просидишь, а если выезд? Колюня в таких случаях говорит: неплохая у нас работа, но как пожар, так хоть увольняйся. Весельчак, мать его… Мужику сорок лет, а всё ребячится. И не он один. Эдик, вон, куда уж серьёзней, а тоже нет-нет да выдаст номер. На Крещение подбил караул усесться без штанов в снег, а кто первый встанет, с того ящик пива. И ведь сели!.. Идиоты. Весь гарнизон до сих пор смеётся.
    Цирк, не работа. В часть заходишь, а в голове будто тумблер – щёлк, и ты уже не ты. Словно в клоуна превращаешься. А выходишь обратно, опять – щёлк, и всё, нормальный человек, можно в семью возвращаться. Мне психолог объяснял, что так и должно быть. Если тумблер щёлкать не будет – свихнутся все. Невозможно сутками сидеть и ждать тревоги, психика не выдерживает, вот и куражатся ребята каждый по-своему, спасают себя интуитивно… Ладно, пусть будет тумблер. Я не стал спорить, психолог в институте учился, ему видней.
    К нашему «зилку» прижалась серебристая «дэу». Принесла нелёгкая. Вот чего тебе здесь понадобилось? Ладно бы второй номер объявили, народу нагнали, было бы кем поначальствовать. А сейчас?
    Из «дэу» выбрался Женя Грошев, начальник нашей части. Интересный человек. Когда я его в первый раз увидел – маленького, тщедушного – подумал: покормить бы… А когда глазки эти ищущие на меня посмотрели, понял сразу – не сработаемся. Угадал. Впрочем, он со всей частью не сработался, я даже не подозревал, что такое возможно.
    – Докладывай!
    Пришлось и мне на мороз выбираться.
    – Нормально всё, Евгений Николаич. Бомжи печку топили, надымили малость. Ерунда…
    Глазки у него те ещё, но и уши не лучше, ибо слова мои он мимо них пропустил.
    – Как всё нормально? А почему второе отделение на гидрант не поставил?
    – Зачем на гидрант, тушить-то нечего. Евгений Николаич, у нас пять тонн воды за плечами. Надо будет, мы этот домик смоем к чертям…
    Грошев надулся.
    – Ты чего споришь? Тебе говорят делать – делай.
    Действительно, чего это я спорю? Как скажете, дорогой начальник, ради вас что угодно. И кивнул водителю:
    – Петрович, свяжись со вторым ходом, пусть на гидрат встают.
    – И магистралку пусть тянут!
    – И магистралку, - подтвердил я и добавил. – И пусть гидрант заморозят, чтоб в следующий раз, когда тут свечкой всё полыхнёт, мы без воды остались.
    Грошев сарказм мой оценил, но отвечать не стал. В часть вернётся и запишет аккуратненько в блокнотик, чтоб потом наверх о шутке моей доложить. Блокнотик у него чуть больше ладони, в зелёном кожаном переплёте. Женя его на столе у себя раз оставил, а я зашёл чего-то. Гляжу – лежит. Ну я и решил: дай-ка посмотрю, что пишет. Открыл, а там… Женя как увидел такое дело, так сначала порозовел, потом посинел, потом дым из носа пустил. А я не удивился, я и без этого знал, что он в отряд про нас барабанит.
    – Иди за мной. Посмотрим, как вы работаете.
    – Евгений Николаич, ты бы хоть боёвку одел, - остерёг я его, – испачкаешься.
    Он отмахнулся. Разумеется, зачем ему бушлат с майорскими погонами на какую-то грязную боёвку менять. Не ровен час, зеваки не поймут, кто тут самый главный. Что ж, дело хозяйское, нам, сирым, оно не по разуменью.
    Мы вошли в дом. Длинный узкий коридор завален мусором: бутылки, газеты, тряпьё. На стене плакат советских времён «Колхозной деревне – электроэнергию и радио!». В углу у лестницы поломанный сундук. И запах. Не сырой, как пишут в книжках – какая к чертям сырость, если весь дом в дырах. Пустой – так его Колюня однажды окрестил. Его вроде бы нет, но он есть, это точно. И ощущаешь его не носом, а внутренним чутьём, как опасность, ибо любой нежилой дом это большая нежилая опасность.
    – Куда? – спросил Грошев.
    Я указал на лестницу.
    – Второй этаж.
    Мои бедокуры уже успели облить всё водой, так что ступени покрылись ледяной коркой. Скользко. Грошев взялся за перила, но от суровой действительности запустения они и сами едва держались. Он повернулся ко мне, хотел сказать что-то. Но что тут скажешь? Вздохнул и, придерживаясь рукой за стену, стал подниматься.
    Второй этаж от первого ничем не отличался: тот же хлам, те же плакаты; только в комнате, где стояла печь – старый пружинный диван и дыра в полу. Не обманул Эдик – дыра большая. В такую не то что Колюня, я провалюсь.
    – Ну, и где тут очаг? – Грошев присел на корточки у печи и посмотрел в подтопок. Ума палата. Неужели он хочет найти там что-то? Хотя… почему бы нет? Был один мальчик, такой же деревянный. Нашёл. Правда искал в другом месте, но главное результат.
    – Очаг на холсте.
    – Что?
    – На полу, - вздохнул я.
    Он в самом деле не видит или придуривает? Ребята пол вскрыли, пролили, а он смотрит… Куда он смотрит? Малой и тот с первого взгляда разберётся. А здесь целый начальник части. Тушила, мать его. Это не я ему, он мне показывать должен, человек, блин, с академическим образованием.
    – Ты же говорил, печь топили.
    Судя по интонации, Женя обиделся. Значит, в рапорте не только на шутку сошлётся, но и все прошлые грехи вспомнит. И будущие добавит. Так, на всякий случай, чтоб наверняка.
    – Ну да, топили. Ни заслонки, ни поддона – уголёк выскочил, попал в щель, загорелось. Евгений Николаич, я что тебе азы объясняю? Ты сам понимать должен.
    Он покраснел; глазки судорожно дёрнулись и блеснули. Зря я ему так, лучше бы промолчал. Не буди лихо, как говорят. Погорячился. Теперь он не только на меня, но и на ребят моих рапорт накатает. Жаль. Ребят жаль. Он и так их придирками замордовал, а теперь ещё и премии лишит.
Грошев поднялся, скользнул взглядом по потолку, по стенам, склонился над дырой. Я подошёл ближе, встал сбоку. Ничего больше говорить не буду, пусть смотрит куда хочет.
    Женя провёл пальцами по обгорелым краям, нагнулся ниже, заглядывая меж перекрытий. Слишком уж низко наклонился – рука невольно потянулась придержать – качнётся чуть, потеряет равновесие, упадёт. Невысоко, конечно, но шею свернуть можно… Рука замерла. А если и в самом деле… Упадёт. Как бы случайно. На пожарах всякое бывало, падали. И списать на лёд – поскользнулся. Сколько проблем уйдёт сразу. Сколько проблем! И не осудит никто.
    Я почувствовал, что дышу громко. Слишком громко. Он тоже почувствовал, обернулся. Увидел протянутую руку и побледнел, а в глазах страх. Или просьба? Не знаю. Спина взмокла – такая жара… И никого, кроме нас. Никого!
    Я взял его за локоть, бережно, как младенца, и выдавил:
    – Осторожно, Женя. Не упади.
    Он сглотнул, обошёл меня по кругу медленно, и уже быстрым шагом – к лестнице. Потом побежал. Глаза защипало от пота… Быстро бегает. Быстро.

    Когда я вышел на улицу, Малой сворачивал рукава, а Колюня с Эдиком стояли у крылечка, курили.
    – С чего это начальник так рванул? – спросил Эдик. – Пролетел как на крыльях. Ты его ничем не обидел?
    – На нас глянул, будто мы у него трусы украли, - добавил Колюня. – Нервный какой-то.
    – Это у него синдром Наполеона, - ответил я. – Сигарету дай… Неоправданная агрессия из-за маленького роста. Если проще – мелкие мужики бабам меньше нравятся, вот и комплексуют. Да уж. А наш Наполеон ещё и туп от природы. Руководству попу лизнуть ума хватает, а с подчинёнными ладить – увы, извилины не пляшут. Вот и нервничает. К психологу ему надо.
    – Знаешь, командир, - вздохнул Эдик, – тебе тоже к психологу надо. То у тебя тумблеры, то Наполеоны – подозрительно.
    – А я думаю, лучше водки выпить, - сказал Колюня. – Литр. Или два, - и посмотрел на меня с готовностью. – Сбегать?
    Я пожал плечами. Водка на такой работе да ещё в мороз – весьма актуально. Литр, конечно, много, а вот бутылочка в самый раз. И согреешься, и душе приятно. Начальство такого не одобряет… Да пошло оно это начальство.
    – Сбегай, Колюня, - разрешил я и подмигнул водителю. – Вызывай второй ход, Петрович. Пусть подтягиваются.