Эту историю мне рассказала наша няня — бабушка Паша, «неграмотная старуха», как называл ее отец. Она и впрямь была неграмотною. Этот её рассказ я записала много лет назад слово в слово.

***
Какое сегодня число, дочка? Тринадцатое? Завтра праздник, да. Покров. Как спать будешь ложиться, скажи: «Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня хорошим женишком. С кем век вековать, того во сне увидать». Только ни о чем больше не думай, чтоб сразу уснуть. Мне потом скажи, кого увидела. Скажешь? И тебе жених приснится. Мы каждый год на Покров загадывали. Только мне никогда жених не снился. Все дороги, иду куда-то. А подругам моим — Дуньке, Насте и еще кому — не помню — приснились. Настя Кольку во сне видала. Я говорю: «Настя, женихом тебе будет». — «Нет-нет, что ты, Паша, нет...» — руками на меня замахала. Он ведь худой был, чахоточный. А стал женихом, и вышла за него... Он потом помер скоро, а она — уже не помню — с девочкой или с мальчиком осталась.
Я уж всех забыла теперь, но Дуньку помню...
А ты загадай, загадай на ночь: «Покров, Покров...» Запомнила? Как ты быстро переняла. Так-то, так-то... Только потом скажи мне, не забудь. Так вот Дунька-то. Встречает меня на другой день: «Паша, мне Санька Миколкин приснился!» — «Пустяки это», — говорю. Не поверила. И Дунька тоже: «Ой, нет, Паша, не может такого быть!» Санька из другой деревни. И не знает он нас. Ну, знает, откуда, а чтоб на нашу улицу ходить... А у Санькиного отца маслобойня была. Богатый! Сам из себя мордастый, толстый. И вот смотрю, стал он к нам в деревню захаживать. Раз, смотрю, зашел, другой. И Дуньку вечером провожает. «Дуня, — говорю, — сон помнишь? Неужто женихаться будет?» — «Ой, Паш, — отвечает, — помню!»
Свадьбу скоро сыграли. Она к нему в Гагарино уехала. А потом уж их раскулачили, все порушили. Санька сбежал куда-то. А Дуня с двумя девочками — Лидой и вторую, не помню, как звали — голодала. Бывало, придет ко мне из другой деревни: «Паша, голодно-то как». А я: «Ой, Дуня, чем же мне тебя?.. И самой исть нечего...» И пойдем с ней на выгон и травки нащиплем, щавелем зовут. У Дуньки еще соль была. Посолим и едим... Все-таки одна девочка ее от голода-то померла... Лида или другая. Да, другая. А потом муж ее где-то в Москве объявился, и она сундучок маленький накопила и туда к нему уехала потихоньку. Сколько времени прошло.
На Покров почтальонша приходит и говорит: «Прасковья Тимофеевна, посылка тебе!» А кому мне слать-то? Муж убитый, сын Витька в армии. «От кого это, Стеш?» — спрашиваю. «От Евдотьи Федоровны». Ду-уня... Открыла, а там восемь килограмм сахару и два кренделька по уголкам, чтоб ничего в коробке не стучало. Думаю: что ж так мало крендельков... А сахар! Головы белы, с синевой... Тогда какое время было: нам по двести грамм сахару давали, да еще очередь длинную с утра стоять. И хорошо, если дадут. А тут восемь килограмм, да на Покров...
Жива ль она теперь — уж и не знаю. Иногда спать не могу, все считаю, сколько людей семьями померло. И подруги все мои: и Настя, и Манька, и Матрюшка...
Восемьдесят шесть лет мне, дочка... Сколько я в жизни-то видела...
Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня гробовой доской...