Боль в повреждённом колене не даёт уснуть. Я стараюсь не потревожить спящую супругу, чтобы не «нарваться» на очередной обезболивающий укол. После этих уколов голова становится похожей на кокон. Словно бабочки, из неё улетают вместе с мыслями все намеченные планы, оставляя после себя засасывающую трясину, в которой я тону надолго и бестолково. Ну, уж нет! Мне есть чем заняться! Я стискиваю зубы, сжимаю ладонями виски и сдерживаю дыхание. Через полторы минуты тело начинает паниковать от нехватки кислорода и забывать о боли. Продержавшись ещё около минуты, я расслабляюсь и дышу. Воздух наполняет лёгкие. Ликующий организм, опьянев от щедрого потока, отпускает сознание в сон. Или не в сон?...
***
Я стою около развалюшки Михалыча и не решаюсь постучать. Мы, малышня, все его побаивались, точнее, не его самого, а чёрный протез, заменивший оторванную снарядом по локоть левую руку. Каких только «страшных» историй я не наслушался от местной детворы. Иногда «страшилка» была особо впечатляющей. Что- то типа: «Чёрная-чёрная рука тянется чёрными-чёрными пальцами и открывает форточку. Чёрная-чёрная рука летает по комнате и ищет того, кто не спит». (с) После очередного «сеанса» ужастиков на завалинке, я с неделю засыпал, с головой накрывшись одеялом. Малейший шорох тут же рисовал в моём воображении чёрную руку, летающую по дому с целью отыскать именно меня. Не удивительно, что едва завидев на горизонте Михалыча, я бежал куда понесёт, лишь бы подальше. Его жена – тётя Галя, частенько приходила к моей бабушке «погонять» чайку. Они грели большой самовар, ставили на стол шоколадные конфеты и блюдце с белыми, искрящимися кусками колотого сахара. Всем сладостям тётя Галя предпочитала именно его. А бабушка – шоколадные конфеты. Как же отчётливо я всё помню… До мельчайших подробностей…
***
Мне семь лет… Я мастерю бумажного змея. Тётя Галя поправляет на плечах лёгкую, серебристого цвета косынку и улыбается: - Меня мой Михалыч именно таким сахаром завлёк! Бабушка наливает в красивую фарфоровую чашку розовый, липовый чай, пододвигает ближе к собеседнице блюдце с сахаром и с интересом слушает. - Столько парней вокруг крутилось: здоровых, весёлых. И этот, бирюк, тоже. Придёт на танцы, сядет в углу и смотрит, смотрит на меня. А потом подойдёт, сунет кусок сахара и уходит. Бабушка дует на чай в блюдце и удивлённо спрашивает: - И что? Так ни разу домой не проводил? - Ни разу! – смеётся тётя Галя. – Мне сын нашего председателя уже сватов засылать собрался, а он всё молчит и только сахар приносит. - Ну, сказал же что-то, раз ты за него замуж пошла? Тётя Галя с хрустом откусывает сахар крепкими, белыми зубами, несколько секунд смакует его на вкус, зажмурившись от удовольствия и только потом продолжает, отхлебнув чай из чашки: - Я ему сказала! " Что, - говорю, - так и будешь потом мне, замужней женщине, молча сахар носить?» - А он? - А чего он? Кивнул головой и говорит: « Всегда буду, пока живой». Тётя Галя кладёт сахар на стол и смотрит, как вспыхивая маленькими искрами, играет солнечный луч в его сколах. - Разозлилась я, Андревна. Взяла и запустила в него сахаром. А кусок большой был. В лоб попал и до крови кожу рассёк. Бабушка укоризненно качает головой: - Ох, и взбалмошная ты, Галина. - Это - истинная правда, - соглашается собеседница, - Иногда сама себя не понимаю. Вот и тогда не поняла: почему мне так больно стало, словно я не ему, а себе лоб разбила. Подбежала, кровь ладонями вытираю, сама плачу… А он мне в глаза смотрит и говорит: « Выходи за меня. Только вот… Руки у меня нет и сватов». А зачем мне сваты? Так и поженились … На другой день я стою, прижимая к себе нового змея, с твёрдым намерением умереть на месте, но не отдать его подросткам, которые окружили меня возле речки. За речкой начиналось поле, куда я и бежал, чтобы запустить его в полёт. Я отбиваюсь ногами, потому что руки - заняты, понимаю, что проигрываю и падаю на змея всем телом. Первым я слышу хруст тонких реек в каркасе, вторым – спокойный, но жёсткий голос: - Чисто – фашисты: скопом и на одного… Подростки разбегаются. Михалыч ставит меня на ноги, осматривает и удовлетворённо кивает, а потом поднимает змея: - Пошли, сынок, починим. В его покосившейся сараюшке змей получает прочный и более лёгкий каркас, красивый хвост из старого банта и красные звезды на крыльях. Михалыч восхищённо цокает языком: - Дашь поводить? Почти до самого вечера с ним и кучей набежавшей ребятни мы запускаем змея. Я больше не боюсь чёрную руку, поддерживающую меня, пока я бегу, не глядя под ноги. Утром на рыбалке я дремлю. Клёва нет, и усталость после забегов со змеем даёт о себе знать. - Пошли со мной к трём вётлам. Там у меня - место прикормленное. Я открываю глаза и вижу улыбающегося Михалыча.
***
Мне четырнадцать… Я еду в автобусе к бабушке. Две пожилые женщины сидят впереди меня и рассуждают: - Кто бы мог подумать, что она вперёд него уйдёт? Без руки мужик, осколок в лёгком… А она за один день убралась. - Сердце, Матвевна…Сердце…, - вздыхает её попутчица, убирая с прохода сумки, чтобы дать войти новым пассажирам. Остановка - напротив кладбища. Оглушённый новостью, я вскакиваю, расталкиваю всех локтями и выхожу, нет, вылетаю из автобуса. Жёлтый ПАЗ-ик чихает, со скрипом расправляет «гармошку» дверей и отьезжает. Ветер толкает меня в грудь. «Отстань! – мысленно отвечаю я на нелюбезное приветствие, - Мне нужно найти её». Я срываю несколько ромашек и направляюсь к свежему холмику. Да… Это - она. Ветер шуршит бумажными цветами венков и теребит ромашки. - Они с нами, пока мы помним… Я оборачиваюсь и вижу Михалыча. Он заметно сдал: сгорбился и поседел полностью. Из нагрудного кармана рубашки Михалыч достаёт кусок сахара и кладёт на могилу: - Давай-ка отойдём немного, - обнимает он меня за плечи, - сейчас она прилетит. - Кто? – переспрашиваю я, делая несколько шагов назад. - Тс-ссс…. Михалыч прикладывает к губам палец и улыбается. Через пару минут на крест садится небольшая чёрная птица. Хитро поблёскивая круглыми, умными глазками, галка вертит головой по сторонам, и серые перья на её шее очень похожи на косынку, в которой частенько приходила к нам тётя Галя. Птица слетает на землю и колет сахар клювом. Всякий раз, заглатывая отколотый кусочек, она поднимает вверх голову и прикрывает глаза от удовольствия.
***
Мне двадцать четыре… Возле могилы погибшего друга я достаю бутылку со спиртом и два стакана. Один наливаю и ставлю у памятника. Другой залпом выпиваю сам. - Нехорошо без закуски. Михалыч подходит, крепко меня обнимает и, отстранив, смотрит на наградную планку. Уважительно покачав головой, он довольно кивает: - Добро, сынок, - и протягивает кусок сахара, - На-ка вот. Как знал, что два куска понадобится.
***
Мне тридцать семь… Молодые Михалыч и тётя Галя смотрят с фотографии на памятнике. Я ставлю на холмик стакан со спиртом, потом кладу большой кусок колотого сахара и отхожу в сторону. Две птицы через минуту присаживаются рядом. Одна с удовольствием долбит сахар, а вторая сидит, изредка поглядывая то на стакан, то на меня умными, чёрными глазами.
***
Я стою около развалюшки Михалыча и не решаюсь постучать. Дверь покосившейся избушки распахивается. Михалыч улыбается и говорит: - Мы с вами, пока вы помните…. Я открываю глаза и осторожно встаю. Пять часов утра. Зеленоглазый сфинкс приподнимает голову и наблюдает за моими действиями. Я прикладываю палец к губам, подмигиваю ему и шепчу: - Побудь с ней, я быстро. Сфинкс согласно прикрывает глаза и снова сворачивается калачиком возле спящей супруги. Я достаю из кухонного пенала большой кусок колотого сахара, бутылку спирта и три одноразовых стакана, из вазы беру две шоколадные конфеты. На улице по-весеннему свежо. Ветер срывается с черешни: - К ним? - К ним, друже, - мысленно отвечаю я. – Они ждут, пока мы помним…
Спасибо.
и чутка чешусь от нетерпения))
Спасибо.
сыну читаю твои работы... он говорит, что ему очень нравится))
спасибо)