БОЛЬШАЯ

Имя Снежана ей было тесно, как магазинные лифчики. Редакционные донжуаны в закоулках называли её Домной, посматривали на неё, как на диковинку, и как любую диковинку им хотелось потрогать её руками.
По вечерам, запершись в кабинете, Снежана врубала динамик, отключала телефон и начинала выть.
- Воет? – спрашивали проходящие сотрудники уборщицу, терпеливо ждущую возле запертой двери.
- Воет. И чё воет? Пережидай здеся…
Отвыв, Снежана, громоздко ступая, подходила к двери и отпиралась.
-Заходи!- зычно разрешала она.
Уборщица боязливо входила, стараясь не греметь ведром.
А дома Снежану истязал муж. Он загонял её в угол, бил кулаками в грудь и живот, пинал ногами. Потому что он был маленьким, а она – большой и красивой. Она бы могла одним ударом подчинить его, но Снежана никогда не забывала, что большие обречены щадить маленьких.

БЕДНЫЙ ЦИКЛОП

Васька и Борька сидят возле дома на скамейке и мечтают о будущем.
- Я, когда вырасту, куплю машину и буду гонять по шоссейке, - говорит Борька.
- А я женюсь! – солидно произносит Васька.
-От этих баб толку-то! Орут и орут из-за всего.
- Не-а, моя не будет. На красивой женюсь, как Антохина сестра.
Борька взглянул на Ваську и тяжело промолчал. Васька был не просто некрасивый, а страшный. Один глаз больше другого. У него и кличка в школе – Циклоп. «Бедная жена!» - сочувственно прикинул Борька.
Мальчики выросли. Разъехались по разным городам. И однажды снова встретились на родной улице. После хлопков и приветствий Борька заметил, что Васька стал ещё некрасивее: узкий глаз ещё более сузился, а круглый округлился.
«Бедная жена» - вдруг ни с того, ни с сего вспомнил про себя Борька.
Прошло ещё несколько лет. Борька «голосовал» на шоссе, до отправления поезда оставалось всего ничего. Затормозила белая иномарка. «Привет, Борис! Куда тебе?».
«Васька! Циклоп чёртов!» - Борька плюхнулся на заднее сиденье. – На вокзал, уже на минутах!
Рядом с Васькой спиной к Борису сидела женщина.
- Вот познакомься – моя жена! – горделиво проговорил школьный товарищ. Женщина обернулась. Борька кивнул, а сам неожиданно подумал: «Бедный Циклоп!…».

ЗНАКОМСТВО

Два мальца сидят на полянке возле пыльной дороги. По лучику-травинке ползёт жук.
- Он зевоный, - говорит первый.
- Нет, он крачивый, - возражает второй.
Подвыпивший рабочий в спецовке останавливается возле них:
- Как жизнь, пацаны?
-Ховошая, - отвечает первый.
- Вечёлая, - подтверждает второй.
-Рабочий протягивает им чумазую руку:
- Я дядька Петро, а вы кто?
- Я – Воня!
- А я – Ванюча!
- Во как! – хохочет человек в спецовке.
И Леня с Ванюшей радостно отвечают ему солнечным смехом. Бесхитростным смехом детства.

НЕ ДЛЯ ТЕБЯ ЦВЕЛА!

В свои двадцать восемь лет Татьяна была девственницей. Для парней находились помоложе и поупруже – посладше. Пожалуй, один только опоек Власов, живущий этажом выше, не терял к ней своего пьяно-жеребячьего интереса.
- Танюха, приходи ко мне на ночь, будем семечки толочь!
Татьяна не удостаивала его даже взглядом, лишь походя произносила незлобиво ( чего с него взять-то, с пьяницы):
- Умри, нахал, не для тебя цвела!
Это было вроде ответной шутки по размеру власовского умишка.
Однажды в тоскливый зимний вечер в телефонной трубке раздался до боли знакомый волнующий голос ( женатый дяденька, платоническая любовь):
- Таточка, ты всё так недотрогой и ходишь?
- Так и хожу…
-Родная, мои предсказания сбываются: ты превратилась в старую деву. А как твоя маленькая грудка? Ты всё ещё застегиваешь пуговки кофточки до воротника? Ко…
Татьяна зло выдохнула и брякнула трубкой о рычаг.
- Ненавижу! Ненавижу!!! – молотило в висок.
Она поднялась этажом выше. Позвонила. Взлохмаченный Власов с помятым лицом и в линялых трусах, испуганно проговорил:
- Ты чё?! Затопил что ли?
Час спустя, Татьяна яростно отмывалась в собственной ванне от тошнотворных власовских слюней. Потом долго била кулаком себя по голове, грызла и рвала зубами подушку.
Утром, опустошенная и почерневшая, пошла на работу. А вечером в дверь начал скрестись Власов. Татьяна открыла и громко, вульгарно, чтобы слышал весь подъезд, произнесла по слогам:
- Уй-ди, на-хал!Не для те-е-бя цве-ла!!!
Власов сконфуженно пожал плечами и прошептал:
- Так ты чё, ко мне вчера не приходила, что ли?..

ПОВИВАЛЬНЯ

Схватки набегали, как кочевники. Подхватывали плод и устремлялись с ним к воротам осажденной крепости. Крепость содрогалась, стонала, но не сдавалась.
...Две акушерки и врач сидят в столовой. Ночь. Районный роддом. Распробованный торт вальяжно развалился на блюде.
- М-да...мне бы спиртику бы лучше...- тянет Анатольич.
-Любаня, сбегай наверх, принеси, -говорит та, что постарше. Приносит. Женщины допивают остатки шампанского, мужчина делает мучительный глоток спирта. -Анатольич, надо бы сходить посмотреть, может, пора уже?
-М-да...Всё должно идти естественным путём...Пьяная дремота охватывает доктора. Колпак съезжает на глаз, бутон губ распускается в бесформенный цветок.
- А вот мы ему сейчас нашатырчику с водичкой, он у нас и оклемается,- щебечет над ординатором Любаня.
-Анатольич, пошли, пора!
-Пошли, - соглашается врач и безвольно роняет руки.
Проходит ещё время, раздаётся сдавленный крик. Акушерки расталкивают врача, волокут его наверх, по дороге он пытается ущипнуть Любаню за ногу и напевает: "Всё должно идти естественным путё-ом!"
...Плод наконец пробил преграду и перешёл из одного небытия в другое, минуя жизнь.

ЗАВИСТЬ

У Галочки Пичугиной умерла мать. Воспитательницы, собравшись в кучку у окна, шептались. Ребятишки с любопытством поглядывали на Галочку. Когда вечером пришла ночная няня, девочка подбежала к ней и первой сообщила новость: « А у меня мамка умерла!»
Вскоре Галочку удочерили пожилые, солидные, зажиточные люди. Одели её в новую одёжку. Она стала другой: жевала не раскрывая ротика, а пия кисель, отставляла мизинчик. Новых родителей называла мамочкой и папочкой. И дети стали завидовать.
Когда вечером за Галочкой приходили, и она бросалась к двери, и, счастливая, щебетала пожилой даме о своих дневных делах, Сашка Бердин хмыкал: «Мамочка»! Никая не мамочка – Галькина мать сдохла!» А Лена Неверова, поправляя куколке букольки, ворковала: А мне мама сказала, что тоже умрёт, тогда моей мамой будет Татьяна Петровна по музыке, и я целый день буду на пианинке играть».

…На другом конце города, в детском доме номер один, ночная нянька, угомоняла расшалившихся ребятишек:
- А ну спать, суразята! Разбесились, вшивики головастые!…О-хо-хо, тюрьма по вас плачет…

РАЗВОД

В обеденный перерыв машинописное бюро справляло Зинкин развод.
- Ну, девки, теперь мы все пятеро – брошенки! – проговорила Надежда. – Выпьем за нас!
Пять стаканов сошлись над столом, отозвались дешевым, глухим звоном.
- Девчонки, вот что обидно: после суда он говорит: «Пойдем ко мне, в последний раз побалуемся!»
- Голодной куме – одно на уме! Серафима, старая калоша, ты чем опять башку набрызгала? Такое даже алкаши не пьют!
- Валь, гундосый из КИПа сюда из-за тебя бегает.
- Куда крестьяне – туда и обезьяне! Видала Валька таких, правда, Валь? Ну ладно, девки, по последней и быстренько все убираем. Люб, иди, откройся! – Надежда указала в сторону двери и сымитировала поворот ключа.
После пяти трое ушли, остались Зинка – ей кабинет на пульт сдавать – и Любаша. Зинка красила губы, что-то напевая, потом бросила помаду, упала лицом на машинку и зарыдала. Любаша подошла, стала гладить ей по волосам.
- Знаешь, Люб, я без него умру. То хоть ниточка какая-то была, связь по документам, а теперь и этого нет. А он, сволочь, ещё такой ласковый!..
Зинка говорила и говорила, вытирая кулаками слезы, а глухонемая Любаша с состраданием глядела на неё и кивала головой.

УТИНАЯ ИСТОРИЯ

Первоклашки Света и Тома яростно шепчутся по поводу остроносых учительнициных туфель:
- У неё ножка, как у утки, только узенькая и в туфлю не влазиет!
- Дура! Она в носочек ватку натолкала!
В конце урока молодая учительница оповестила:
- А завтра, дети, чтоб все пятерки получили – у меня День рождения!
Наступило завтра. Учительница вошла в класс с опухшими глазами и синяком на щеке. На второй переменке Света и Тома подошли к учительскому столу и подарили открытку. Потом, набравшись духу, спросили:
- Мария Дмитриевна, а у вас ноги, как у утки?
- ??!
После школы, помахивая портфелями, подруги переговаривались:
- Её, наверное, хахаль набил?
- Может, он не знал, что она учительница, думал, что просто тётенька…
- Дура – не знал! Зачем ему с утиными ногами, вот и набил…

МЕСТЬ

Невероятно, но три одинокие, преклонного возраста женщины поднимались по лестнице к пожилому холостяку, чтобы исполнить бабью месть. Они шли крушить мебель и бить ему морду за свою испорченную жизнь.
-Нежится, небось, с какой-нибудь в постельке, - отпыхиваясь, проговорила Тучная. – Лапшу на уши вешает.
-Может, не пойдем – стыдно! – остановилась Тихая.
- Пошли-пошли, хоть поглядим, какой он стал, - щурясь, сказала Близорукая.
…Старик вышел на кухню за чаем.
- А какой был орел! – прошептала Тихая.
- Видели на тумбочке таблетки? Ещё и подписал – «для потенции»! – хихикнула Близорукая.
…Старик принес чай.
- Ты бы хоть обулся, оре-ел, ноги-то посинели! – сочувственно бросила Тучная. – Ну как, совесть не мучает?
- Совесть – нет, а простатит – да, - равнодушно ответил хозяин.
…На стене висели три увеличенные фотографии молоденьких девушек. Две гостьи не заметили их, потому что сидели к стене спиной, а третья была близорука.
Когда женщины ушли, старик подошел к снимкам, усмехнулся и пробурчал: «Старые калоши!..» - потом кряхтя, полез убирать портреты.

РИКША

Обитатели интерната для слабоумных копали картошку. Они стряхивали с ботвы наросшие клубни, сосредоточенно раскапывали руками лунки, стараясь выковырнуть всё до последней картошинки, наполняли вёдра и вываливали в общую кучу.
Огород был в полукилометре от здания интерната. Картошку грузили на тележку, состоящую из широкой доски на двух колесах и длинных ручек. Санька впрягался в оглобли, а Наташа и Катя подталкивали тележку сзади, упираясь в неё руками. Санька старался тянуть изо всех сил. Он поворачивал голову и говорил девчонкам: «Вы шибко-то не кажильтесь, а то вам ещё рожать. Горе с вами, с женщинами!» И опять шёл, наклонившись вперёд, зажав подмышками палки.
Когда дорога пошла в гору, картошка стала помаленьку скатываться. Приходилось то и дело останавливаться, собирать.
- Всю поднимайте, даже маленькую, а то на зиму опять не хватит. Вот ты, Катюха, захочешь толчёночки, а картошки – тю-тю!
Почти возле интерната Наташа ойкнула, остановилась, стала тереть пальцем глаз: «Соринка залетела!» - «Да ты к носу, к носу три!» - советовал Санька, придерживая оглобли. «Не могу, колет!». – «Фу ты, беда с тобой, ей богу! Катюха, иди ко мне, вставай на коленки. Поперёк, поперёк! Счас я к тебе на спину опущу ручки, а то картошка скатится. Только смирно стой!». Он подбежал к Наташе, расстегнул манжетку рубашки и уголком стал вынимать соринку: «Да я потихоньку, потихоньку, вниз смотри!»
…На огороде за возниц уже беспокоились – тележка долго не возвращалась. Наконец, она показалась из-за поворота дороги. Санька катил её бегом вперёд, а на ней сидели девочки, размахивали руками и хохотали.

ДАР

Андрей и Лена Самохины справляли первую годовщину свадьбы. Красивый, умный, во всём удачливый Андрей цену себе знал: в гости были приглашены трое самых близких друзей с жёнами. В число присутствующих за столом входил и Витёк, шофёр и домработник Самохиных. Замкнутый, аккуратный, надёжный, он пользовался у Андрея неограниченным доверием, включавшим права на машину и пользование банковским счётом. На первоначальное удивление Лены Андрей холодно отрезал: «Друг предаст, пёс – никогда»
…Сменили тарелки. Андрей поднялся и проговорил:
_ Друзья! Сегодня мы вводим в нашей семье традицию. – Все удивлённо переглянулись. – Каждый год в этот день гость может взять из нашего дома любую вещь, на которую упадёт его взгляд.
- Только то, что на виду?
- А в шкафу можно?
- Нет! На что упадёт взгляд!
Гости засмеялись.
- Мы грабим вас на серебряную ложку!
- А мы берём сигаретницу
- Эх, всё разобрали… Ладно, возьмем, что осталось – гвоздику из вазы!
Андрей обратился к Витьку:
- Брат, и ты выбирай, все, что хочешь.
-Всё? – тихо переспросил парень, исподлобья взглянув на хозяина.
- Абсолютно.
Витёк встал и указал пальцем на Лену.

ДЕД

Древний Моисей вышаркал из спаленки. В огромных пимах он был похож на ребенка в отцовской обувке..
- Митьша, какой ноне год-то? – обратился он к правнуку Димке, тренькающему на гитаре.
- Да коммунизм на дворе, дедуля!
- А-а, коммунизма… А царь-то бог кто теперя над нами?
- Президент.
- А-а… Митьша, стригни-ка в Изотовский, купи мне шкалик!
- Нет твоего Изотовского, снесли давно.
- Якорь-тя в душу! А куды снесли-то?..
- Разломали! Дед, ты меня забодал!
- О-хо-хо, Бог дал…
Дед пошаркал в спаленку, волоча пимы:
- Э-хе-хе, жизня!.. Марусенька, пошли ты за мной её, нажился уж тута..
Скрипнула кровать. «Лежишь там, попёрдывашь, едрит твою мать!»
Спаленка умолкла.

ГРЕХ

- Юр, принеси воды! Пока тёть Маруся на базаре, я уберусь, - Юрий взял у Маринки ведро и пошёл к колодцу. Через час в комнатах пахло свежестью и прохладой.
- Сеструха, а иди за меня замуж!
- Ты что, Юр, мы же двоюродные. Нельзя.
- А письма мне какие писала в армию, кулёма?
- Я же просто так, чтоб тебе веселее было.
Вечером пошли на речку. Вода тёплая. Они плавали, плескались, смеялись. Вдруг Юрий подхватил Маринку на руки, прижал к себе и поцеловал.
- Ты что, совсем дурак! – она вырвалась и поплыла к берегу. Домой пришли молчком.
- Эй, чего надулась, как мышь на крупу? – спросила тётка. – Гостить надоело?
…В декабре сыграли свадьбу. Маринка с округлившимся животиком сидела счастливая рядом с Юрием, гладила его по рукаву и шептала:» Юр, а хорошо, что мы поженились, правда?» Свекровь обнимала сестру и говорила: «Антонида, мы с тобой теперь и сёстра и сватьи, вот дела так дела!
Весной Маринка родила мертвого ребёнка. После выписки из роддома она всё искала укромного уголка. «Всё хорошо будет, сестрёнка, - успокаивал её по ночам Юрий, вставал и выходил во двор курить.
Через год они взяли на воспитание трехмесячную девочку. Через три года девочку сбила машина..
-Бог наказал, - шептались по деревне старухи, - грех родне сходиться.
Юрий и Марина вместе старели. Однажды вечером, расчёсывая перед сном волосы, она проговорила: «Седею уже…- закрыла лицо ладонями, - зачем, зачем я тогда к вам приехала?!»
Юрий стоял, опершись на косяк, жалостливо смотрел на жену. Потом подошёл, отнял руки её от лица:
- Марина, а мне и сейчас кроме тебя никто не нужен, - он с силой ударил кулаком по спинке кровати. - Не нужен! Не нужен! Не нужен!!!
Испуганная Марина бросилась в сени за водой.

ЛАКЕЙКА

Конец смены. Старшая официантка неторопливо побрякивает ключами, ждет подавальщиц возле служебной раздевалки. Собрались. Встали в затылок. Начинается обыск. Старшая проверяет подошвы туфель, Исследует лифчики, расстегивает ремешки часов, копается в прическах. Ольгу заставила размотать пластырь, скрепляющий дужку очков. Все. Поиск чаевых закончен.
Женщины выходят на улицу. Возле ресторана приткнулся Юрок – барабанщик ансамбля. Не бросать же его!
- Ольга, забирай опять к себе!
Часа в три ночи Юрок шевелится на диване, матерится. Шарахаясь из стороны в сторону, топает в туалет. На обратной дороге, тяжело и неверно ступая, крадется в спальню к Ольге. Распускает руки:
- Юр, надоело, каждый раз…сказала же – нет!
Юрок, матерясь, плетется на диван, бухается и ворчит:
- Ещё выпендривается!..
- Спи, хахаль несчастный, - отзывается, не обижаясь, Ольга.
- Кочумай, лакейка… - и тут же начинает раздаваться все нарастающий храп.

ПОСЛЕДНЯЯ РЕДЬКА

Где-то идёт война, а пацаны посредине улицы играют в зоску. Потянуло испорченным воздухом.
- Ребя, кто редьку жрал?
Все дружно стали отпираться, а Митька Лямкин для пущей убедительности добавил: « А мы вообще ещё вчера последнюю редьку съели». Воздух вскоре очистился, а кличка к Митьке так и прилипла – Последняя Редька да Последняя Редька.
Кончилась война, Митька стал парнем и пошёл по плохой дорожке – дружки-жиганы, пьянка да разбой. Но сколько веревочка не вейся, а конец будет. Убили они человека, и посадили Митьку аж на двадцать пять лет.
Митькина мать, бабка Лямчиха, сидя на завалинке, чуть не каждый день певала старухам одно и то же:
-Вдругорядь гусь во сне привиделся, будто летит от лога, видать, нашего арестанта скоро выпустят.
Но арестант не возвращался, лишь иногда приходили от него короткие весточки и Магаданской области, Сусуманского района.
Тянулись годы. Лямчиха померла, а осиротевшая избушка растворила печальную скрипучую дверь и приютила Таську, посудницу из столовой. Тут через год случилась амнистия, и вернулся Последняя Редька под родную крышу. Вернулся старик-стариком, весь выпукло-вогнутый: спина и скулы выпуклые, а грудь и щеки вогнутые.
Таська встретила его тепло. На встретины собрались соседи:
- С возвращением, Дмитрий Василич! Как там на Магадане, поди, и медведей белых видывал?
Отгуляли. Затосковал Митька. Выйдет к ограде, навалится грудью, глаза в землю уставит и курит. Таська принесет вечером винца – напьется, проспится и опять к ограде.
В одно воскресенье собрала Таська еду и выпивку, повела Последнюю Редьку на пруд разгуляться. Выпил Митька и пошёл купаться, нырнул и не вынырнул – утонул. Так и не стало Последней Редьки, будто и вовсе не было.