Квакушкин ел яблоко - украдкой, прикрываясь толстыми ладонями. Торопливо откусывал кусочки румяного фрукта и жевал с закрытым ртом. Веснушчатые щеки его при этом дрожали, напоминая остывший овсяный кисель.

Манечка ненавидела Квакушкина!
Уже целых полчаса она молчала, бросая презрительные взгляды на яблочного любителя. Делать это было непросто - Манечка сидела боком. От постоянного скашивания глаз в квакушкинскую сторону болела голова. Презрительные взгляды гасли на равнодушных щеках ее «второй половины»

Манечка вздохнула.
Месяц назад Квакушкин поселился на ее жилплощади - неожиданно пришел к ней со своим портфельчиком, в котором лежало все самое необходимое. Сказал: «Все, Пряхина! Теперь вместе будем…» - и многозначительно замолчал.
Что вместе? Жить, гулять, обедать? Манечка растерялась, но виду не подала. Было страшно и радостно одновременно.
То, что она давно нравится Квакушкину, знала - всегда рядом крутился. Да взять хотя бы последний их поход в кино с Анькой Гордеевой, подружкой. Сели чинно во второй ряд, согласно купленным билетам. Воспитанно смотрели по сторонам, дожидаясь начала сеанса. И вдруг - бах! В соседнее с Манечкой кресло упал Квакушкин. Захохотал: «Привет, Пряхина! Рядом сидим? Здорово!»
А чего здорового-то? Весь фильм ерзал, толкался, а в самые волнительные моменты, когда герои целовались, отчаянно зевал, обдавая Манечку котлетным запахом. Анька, правда, обзавидовалась: «Ради тебя все делает!»
Манечке было немного неудобно за непутевого Квакушкина. Да и за себя тоже: вместе они смотрелись странно - пышущий здоровьем крепыш и тощая белобрысая пигалица.

А Квакушкин не унимался!
Где-то раздобыл гитару, и все вечера напролет бренчал под ее, Манечкиными, окнами. «Мы уедем, мы умчимся на оленях утром ранним, и отчаянно ворвемся прямо в светлую зарююю…» На «заре» каждый раз отчаянно фальшивил. Манечка уши себе затыкала, но не уходила - слушала. Делала вид, конечно, что пейзажем любуется - томно смотрела на старый клен, колченогую дворовую качель и турник с забытым соседским ковром. А сердце отчаянно бахало и куда-то падало вместе с этой фальшивой «зарей»

И вот - пришел, чтобы «вместе…»
Манечка поначалу заботилась о нем - кормила бабушкиными котлетами и пыталась воспитывать: читала вслух стихи. Квакушкин котлеты съедал и убегал по делам. Стихи кружились в воздухе и мелкой пылью оседали на столе.
Убираться Квакушкин не любил.
Как-то раз вместе мыли пол в комнате - вспоминать до сих пор страшно. Напарник расплескал полведра воды, повозил тряпкой по середине комнаты, согнав веселые лужицы за мебель, и со словами: «Сделал дело - гуляй смело!» - убежал.
Манечка сама все доделала. Мыла, себя жалела - полведра воды, полведра слез. «Все, выгоню! Сколько можно терпеть?» - про себя решила. А он - тут как тут: улыбается, за спиной чего-то прячет. Ее любопытство разобрало - покажи да покажи. Он - ни в какую. Манечка тогда долго за Квакушкиным гонялась! В угол его загнала, за руку схватила, а там - пирожок! Капустный, ее любимый. Как на такого сердиться?

Квакушкин ел яблоко. Ее, Манечкино! Вытащил из сумки без разрешения, из-за чего и жевал украдкой.
Манечка злилась.
Разговор вдруг вспомнила. Соседка, тетя Зина, маме ее жаловалась на мужа своего, дядю Женю: «Сил моих больше нет с этим душегубом! Пьет, буянит, по дому ничего не делает. На уме - дружки да рыбалка, разрази их гром! Хоть бы одну рыбку когда принес!» - и плакала. Мама гладила ее по плечу и спрашивала: «А чего не разведешься-то?» Тетя Зина вздыхала: «Так люблю его, окаянного ирода!»
И тут Манечку осенило! Все точь-в-точь, как у них с Квакушкиным! И по дому не помогает, и дружки на первом месте, и рыбалка. Не пьет, разве - так, все впереди. Наверное, у них тоже - любовь?! Придется пожениться, детей нарожать. Вот оно, женское счастье…

…Звонок затрещал неожиданно.
Марья Ивановна, прерывая радостный гул, властно скомандовала:
- Третий «А»! Строимся парами, идем завтракать! Квакушкин, куда? Где твоя пара? Манечка Пряхина, возьми его за руку! Дети, идем!..