2
Жанна позвонила ещё раз.

– Олег, прошу, мы должны встретиться, я хочу... нам необходимо поговорить...
Олег заставил себя собраться и вышел.
Всё равно ведь не отстанет, придётся разговаривать.
Они ехали молча. Остановились у какого-то безлюдного скверика, сели на облезлую скамейку. Жанна была как-то по-особенному собрана, решимость читалась в каждом её жесте.
– Я могу тебе сделать кафедру, у меня есть связи, и тему свою ты сможешь разрабатывать – я уже звонила... нашла потенциальных инвесторов, ты не думай, я понимаю, семья, но ты не должен свой талант в канализацию спускать. (и когда он успел ей о своей теме, о диссертации, или... или она сама разузнала?)
– Я давно одна, пусть даже – привыкла, и дело не в том, что я замуж хочу... ты... ты... Ты – настоящий, живой... я рядом с тобой – впервые за столько лет – себя тоже живой почувствовала. Пусть ты по облакам ходишь, пусть – не от мира сего... Таких как ты... таких не бывает, я на тебя даже дышать боюсь... Боюсь – ты исчезнешь, как мираж... я... я как будто всегда знала тебя, но где-то мы потерялись, а теперь нашлись, и этого не надо, этого нельзя снова упустить... это так... это всё... это – весь мир мой... я тебе сына рожу...
– Жанна, милая... – (нет, это не он говорил, это говорил целлулоидно загримированный дяденька в трижды побитом молью парике, вывалившийся по оплошности сюда из скучной нравоучительной пьесы; а он, Олег, сам собою в это время лежал дома под пледом на диване и отслеживал траекторию призрачной лодки на потолке), – Я должен идти домой. У меня семья, дочь...
– Должен... ты – талантливый учёный... мог быть учёным... Должен ли учёный чинить унитазы? Это ведь всё равно, что хрустальной вазой гвозди забивать... Я не могу спокойно смотреть, как ты пропадаешь, теряешь себя, киснешь в этой бесперспективной рутине... я этого так не оставлю...
– С чего ты взяла, что я кисну? Я не кисну. Я живу! Езжу по выходным на островки, рыбачу... Соловья слушаю... да что ты обо мне знаешь? Мы едва знакомы... прощай..
Олег тяжёлым шагом направился к трамвайной остановке, по-стариковски держась за перила, взошёл в прицепной вагон подоспевшего облезлого монстра, и тот с невероятным скрежетом задергался и мучительным усилием покатил Олега по натруженным рельсам домой – к Лизе, к Маришке...

Дома было тихо. Он включил телевизор – там кривлялись то ли мужики, то ли бабы и сыпали скабрёзными шуточками. Выключил, Снова включил... На другом канале резвилось дежурное ток-шоу... Выключил. Лёг на диван. Встал. Пошёл на кухню. В холодильнике взял кусок сыра, отрезал ломтик и тут же забыл его на столе... Вдруг его осенило: лихорадочный румянец пятнами пошёл по щекам. На ходу поправляя задники туфель, Олег захлопнул дверь и ринулся на остановку, но по пути поймал такси и, тяжело дыша, как после марафонского забега, плюхнулся на заднее сидение.

Дружище-Витян умудрился оказаться дома. И при том – о чудо! – совершенно один.
– Тёща – в санатории, жена – на даче, сын по своим молодым делам умчался – раньше полуночи не заявится, – отчитался Витян, наполняя чайник водой из крана, – а меня прихватил радикулит. Вишь, Леший, какой аз есмь слегка неровный?! Это уже немного отпустило! По началу – вообще... – Витян резко махнул рукой и тут же поморщился от острой боли. – Скорую, слышь, вызывали! Мне – скорую! Скорую медицинскую, такую врачишку желторотую – практикантка, наверное. Так вот, она шприц для укола приготовила, требует: «Больной, готовьте попу», а я ни гудком, ни колесом, прямо как парализованный. М-дяяя... Так что вполне легально отдыхаю. Ладно, выкладывай, чего такой кислый, потерянный? –
Олег заметил, что и Витян, не сговариваясь с Жанной и Лизой, тоже назвал его кислым, потерянным. Ему странно было слышать о себе это «кислый», и почему-то до боли обидно. Захотелось врезать кому-нибудь,.. но Витян под это «врезать» не подходил – друг, из всех друзей – самый что ни на есть друг: старый, испытанный. На Витяна рука не подымется. И ему ли не верить? Ну ладно, пусть Витян прав, пусть он, Олег, кислый. Раз все так решили – что толку отпираться! И потерянный... да, потерянный, ещё какой потерянный: он скис, скуксился, скукожился, потерялся — вали всё на серого...чёрт, чёрт...

Витян тем временем по-быстрому собрал на стол и театральным жестом водрузил посередине нарядную бутылку коньяка. Олег молчал, Витян провозгласил тост: «За нас!» Они выпили. Витян стал рассказывать о недавнем приключении на рыбалке:
– Слышь, сынуля-то мой карпа подсёк, хорооошего такого карповича! Ну, я подстраховать решил. И, чтоб его, зверюга такой свободолюбивый выискался! Сорвал губу, всю как есть, и не в подсачек, а на волю – плюх – вывернулся, ага, умотал, ну да: и я по инерции – следом: всё лишнее – за борт! Летим, слышь, мы оба, только он – домой, к карпихе своей дебелой, а я – тудыть, в пучину вод... эх, как свело меня там тремя судорогами сразу – ощущение, что в сети попал... Думал, и не вылезу... У-ух! – Я там, в этой ледяной водице, такую, знаешь, тягу к жизни почувствовал! Не помню, чтобы когда ещё так! – Витян невесело хохотнул, снова наполнил рюмашки: – Ну, давай, за тягу к жизни!
– Слушай, – перебил тему Олег – у меня вчера такое дело приключилось...
После короткого сбивчивого рассказа Витян довольно усмехнулся:
– Ну что ж, дружище, прими мои поздравления, давно пора! Считай, что теперь ты торжественно принят в нашу всесоюзную, всемирную, всегалактическую ПХН – Партию Ходоков Налево! За это следует выпить!
И они выпили. Потом – ещё... Витян рассказывал что-то «убойное» про Марусю с лодочной станции, про тёщу... Но Олег едва слушал, в голове его опять хозяйничали настырные барабанщицы... Вдруг он взялся говорить: громко, сбивчиво и тонкоголосо, пытаясь перекричать барабанный бой, нелепо размахивая в такт ему руками, стуча по столу пепельницей, со дна которой на него уставилась немигающим оком керамическая мумия. Эта мумия всё дальше выводила его из себя своим неподвижным блестящим чёрным глазом, до поросячьего визга, до белого каления выводила! И он уже не Витяну – этой мумии что-то доказывал, и хотел врезать, и врезал бы, прямо в глаз, в глаз...
Витян слушал молча. Он впервые видел своего друга таким «из себя вывернутым», и не узнавал его, и всё больше недоумевал: с чего это он? Ну, гульнул от бабы – тоже себе, проблема! Дело житейское! Пусть она – баба – переживает! Ему-то, мужику, что?! Ничего, не убудет! А бабе – так ей поделом! Теперь, известное дело, запилила мужика: денег мало-мало-мало... Всё им мало!
Сколько ни принеси!
Всего в доме есть – навалом!
Ну, если чего не навалом – так только чёрной икры! Ну, может, не только чёрной икры, но и лишнего – полным-полно.
Ну так пусть она и переживает! Если узнает. Так молчи – она и не узнает. А ему-то что переживать? Есть ещё одна баба – это нормально, это путём! Это же вторая молодость! Мадам штучная, козырная – завидно! Тут радоваться надо, а он – нервный, прямо убитый... пустым мешком... Эх, врезать бы ему – чтобы дурь вышибить... но Олег – он друг, душевный друг... дружище он... с ним так нельзя: а вдруг неправильно поймёт? Ну что с ним делать? Витян не нашёл ничего лучше, как провозгласить очередной тост: «за нетленность сути»... Сути чего – а, не важно! В песке вся суть, в песках пустыни жизни... Язык Олега стал совсем заплетаться, но пылу только прибавилось:
Вот ты – дру-уг, друг же называешься, а всё туда же – «закис», говоришь! Это я – закис?! И они думают: я закис, и ничего не могу?! И ты так думаешь, не отпирайся, я знаю, ты считаешь меня ничтожеством, говночистом, все вы – чистоплюююи... А срать, поди в исправный сортир ходить хочешь... Хочешь?! А-а-а...то-то. Ведь какая штука: пока сортир исправный, его-бишь не замечают! Входят, садятся – и дело в шляпе, фигурально, даааа... А фокус в чём: шмыг – оно и провалилось, исчезло с глаз – было оно, не было – опаньки, всё чистенько, порядочек, дааа... А вот если фокус не удался, и оно не утекает – тут надо на помощь звать: кого? Дедмороза? Дудки, меня зовут, сантехника сраного! – «Сантехник, – говорят, – иди, значит, – говорят, – чини, ради всего хорошего, – и в глаза смотрят с мольбой: – Олееежек наш ненаглядный, Олег Александры-ыч, выручи!.. – а я дело своё зна-а-а-ю... – На-ли-вай!
– За что пьём?
За знание дела... Пусть они себе,.. а мы с тобой карпа ловить пойдем, уж я его не упущу, своими руками, вот этими вот – и под самые жабры – не уйдёт...

Вечерело. Олег выговорил все слова, и опустошённый окончательно, прикорнул, скорчившись на узком кухонном диванчике, сопя и всхрапывая. Витян курил в форточку и думал, куда определить незадачливого друга на ночлег, и стоит ли звонить Лизе. Но Олег вдруг резко проснулся и вскочил: он выглядел взвинченным, растрёпанным, но не пьяным; сел на стул, попросил холодной воды и засобирался домой...

Входная дверь его квартиры оказалась, на удивление, не заперта: на аккуратную во всем, что касалось дома, Лизу, это было не похоже. Олег тихонько вошёл, неслышно прикрыв входную дверь, и на цыпочках приблизился к дверям гостиной...
Сквозь матовое стекло он увидел силуэт Жанны, но это обстоятельство его совершенно не удивило: он как-будто даже раньше ощутил, когда только подходил к двери,.. нет, он чувствовал её присутствие, входя в подъезд,.. и когда еще только выходил от Витяна,.. и раньше... и всегда знал, что она вот так сидит, красивая, как-будто с обложки журнала, напротив его простоватой, бесхитростной Лизы, этакая Леди-Совершенство с полными карманами возможностей, и бархатным голосом околдовывает всё вокруг, наводит морок... И вот уже Лиза – не его Лиза,.. они уже с ней, этой ведьмачкой Жанной – заодно,.. они уже озаботились о нём, лешем-расстриге, сантехнике-недоучёном, потерявшем себя чччёрт знает где... Да-а, они уже озаботились о нём, как врачи в больнице, ведущие безнадежного больного: прописывают ему новые капли три раза в день после еды,.. которая не лезет в глотку... Хотя знают, прекрасно знают, стервы, что пациент безнадёжно прокис, но капают, капают... капают...
Олег резко открыл дверь. Чересчур резко, нескладно, неуместно, однако он уже не мог остановиться.
– Ну-с, здрравия желаю! – сказал он нарочито громко, тоном ковёрного клоуна, – Ах, да у нас гости! Какие люди! Я несказанно тронут Вашим визитом!..
– Ты что, выпил? – на лице Лизы мелькнуло отвращение при виде расхристанного и явно нетрезвого мужа, но она взяла себя в руки, – Вот Жанна Викторовна, она познакомилась с твоими старыми разработками, она, знаешь, имеет к ним интерес... Ты заинтересовал её, она может предложить тебе место, ты только послушай, как это неожиданно... Да угомонись ты, присядь, остановись ради бога! Человек к тебе приехал, с чего бы ты такой сегодня?..
...Жанна сидела безмолвно и неподвижно, бледная, напряженно застывшая, подобно фарфоровой статуэтке, и эта напряжённость, и эта поза – всё, всё что она ни делала, шло ей, шло её глубоким, не в меру печальным глазам, и вообще, ей всё шло, этой леди, и от неё нельзя было оторвать глаз, как от чёртовой мумии в пепельнице! С какой стати, с какой стати она здесь? Сидела бы себе, вся нестареющая, нетленная, в своём кругу таких же мумифицированных нетленок, запивала свою вселенскую печаль средством Макропулоса... зачем она здесь, среди живых – простых и несовершенных? Кто ей позволил распоряжаться, что она это о себе возомнила, вершительница судеб...
– С какой стати? – у Олега перехватило горло, он сухо кашлянул, но это не помогло: голос стал хриплым и неестественным, – С какой стати я вижу сию персону у себя... у нас дома?
– Олег, это Жанна Ви...
– Лиза, познакомься, это – Жанна, я ей вчера... хм... канализацию прочистил за, понимаешь ли, вознаграждение. У неё очень уютный коттедж, по улице Изумрудной... Ага, волшебница изумрудного... ну не города, но домик ничего себе. Ей муж и бизнес оставил, а сам – в Куршевель, тудыть. Богатый буратино, но, видать, без гвоздя в программе. Так она меня накормила, напоила (шампанским, очень хорошим, кстати) и в постель уложила. Не правда ли, Жанна...Викторовна? Вам так захотелось с придворным говночистом... Почти по Андерсену: «Принцесса и трубочист», или свинопас, ага, не суть, суть – «сто... сто поцелуев принцессы»... Отыграли мы с ней эту сказочку, а теперь – видишь ли – вторая серия: теперь она место мне хлопочет... Под самым солнцем место, панимаишшты... Краса-авица,.. Боги-иня!.. Беспроигрышная комбинация для успешного прорастания меня – ко всеобщему удовольствию...
Лиза стала очень бледной, потом лицо её налилось краской, пошло пятнами. Жанна не шевелилась, на лбу у неё появились сверкающие бриллиантовые капли. Она даже потела изысканно, по-королевски, и только глаза стали непроницаемыми, как бы зашторенными от внешнего мира...
– Мама, папа, у нас гости? – Маришка весело влетела в гостиную. Лиза как будто проснулась, резко выпрямилась, к ней вернулся дар речи, и она нарочито спокойно, но предательски звенящим голосом заговорила:
– Вот, дочь, отец наш себе богатую любовницу завёл, а она пришла тут за него торговаться...
Жанна встала.
– Я вижу, моё предложение не вызвало Вашего интереса, простите. – и направилась к выходу.
Когда дверь за гостьей захлопнулась, Лиза дала волю истерике, сливая в потоке бессвязных проклятий Жанну, Олега, подлых баб, подлых мужиков, подлых, подлых, подлых, все – бл.., все бабники, бабники, бабники,..скоты, скоты,.. пьянь... Где был?.. Где набрался?! Она ж ему доверя-ала, она ж всю жизнь, как проклятая, всё в дом, а он... свинья, свинья, свинья,..козёл...

Маришка хлопотала вокруг матери, принесла воды, укоризненно поглядывая на отца, скорчившегося на диване в позе умершего во чреве эмбриона. Его глаза были пусты, лицо осунулось, он не просто молчал – его здесь не было... Это отсутствие присутствия, эта зияющая пустота, чёрная дыра, прикрытая обликом живого, любимого – любимого же! – человека, обозлило Лизу, гнев накатил с новой силой: она, не разбирая дороги, кинулась к дивану, сшибла журнальный столик, который сама же поставила посреди комнаты, привечая Жанну... Дорогущая ваза с подаренными Эдиком розами, описав дугу, со звоном раскололась об угол серванта, оставив на нём заметную зарубку на память. Осколки вперемешку с розовыми лепестками, напрыгавшись, картинно улеглись на мокром ковре. Лиза схватила мужа за шиворот ненавистной, как весь белый свет, розовой рубахи и стала трясти так, что его голова ритмично ударялась о спинку дивана, подобно мячу, а мелкие пуговицы с треском отрывались, разбегались и прятались по углам. Но Олег мотался в её руках, как тряпичная кукла, не меняясь в лице: его по-прежнему здесь не было...
– Мама, мама, не надо, ну не надо, пожалуйста! Папе бо-о-ольно!
– А мне не больно? Мне – не больно?! Кто мать пожале-ет... – Лиза с рыданиями умчалась на кухню, Маришка – за ней.
Олег лёг на диван – неловко и неудобно, просто подчиняясь силе тяготения: всё тело было каменно-неживым. Он повернулся к стене лицом и снова замер в оцепенении.

... Через некоторое время его стало мутить. Влекомый самозаклинанием «только не испачкать ковёр» Олег, с трудом поднявшись, стал одеревеневшими ногами шарить впотьмах в поисках туфель. В голове откуда ни возьмись забубнила песенка: «Я был когда-то странной игрушкой деревянной... или безымянной? А, шут её знает, ковёр бы не...»
Наконец, нащупав ногами туфли, он, притоптав задники, вышел из дома. Стояла сырая, тёплая, безветренная ночь. Издали призывно и торжественно прокричал подходящий к станции тепловоз. Этот звук звал, подобно боевому кличу. Олег машинально побрёл на зов. Прибывающий поезд трубно заголосил: «У-у-у-ууууииии...»
Олег вытянул губы и загудел в тон тепловозному гудку, но голос не прозвучал – просипел слабо, беспомощно и шершаво, не принеся желанного ощущения единения с этим гулким кличем. «Что ж это я?» – Олегу стало досадно, как-то тесно в себе. Он ещё пару раз попробовал загудеть. Голос снова предательски сорвался в хрип. «Мне жмёт пространство... – пробубнил Олег, – Кто же это сказал? И как точно сказано: ведь жмёт, жмёт, падла, дожимает!..» Олегу хотелось ветра, простора, свежести, и он всё той же неестественно-деревянной походкой, шаркая недообутыми туфлями, двинулся по щербатым ступеням старого железнодорожного моста вверх. Ночные станционные огни стекали вдаль, расширяя видимый мир большими круглыми пятнами света, как будто был праздник...
Здесь, наверху, вместо желанного облегчения к горлу подступила непреодолимая тошнота. Он торопливо наклонился возле выломанной секции ограды,.. «Аи-и, срам-то какой: ну чисто вылитый алкаш!» – промелькнуло у него в голове почему-то голосом соседки по лестничной клетке... Олег вздрогнул, покачнулся, протягивая руку вперёд в поисках опоры, но решётки под рукой не оказалось.
Он успел только слегка удивиться...